Мадонна миндаля - [23]

Симонетта была смущена тем, что ее намерения так быстро разгадали. Она уже поняла: не имеет смысла играть с этим евреем в прятки, а потому сказала просто:

— Я пришла просить вас о помощи.

— В таком случае, синьора, вы напрасно потратили свое время. И мое тоже. — Манодората снова взялся за перо, сделав служанке знак рукой и как бы прося ее проводить незваную гостью к дверям.

Симонетта решительно встала, но, едва перо опять заскрипело по бумаге, не выдержала и умоляюще промолвила:

— Прошу вас! Я могу потерять свой дом!

— Просить-то вы, синьора, видно, не слишком привыкли. Впрочем, попытайтесь заинтересовать меня, чем-то задеть, заговорить о чем-то таком, что мне действительно небезразлично. Попробуйте еще раз.

— Я потеряла мужа.

— Уже лучше, но этого пока мало.

Симонетта безнадежно повесила голову и вздохнула так тяжело, словно это был ее последний глоток воздуха. А потом сказала так тихо, словно разговаривала сама с собой:

— Что ж, раз так, то все пропало. Мне конец. Жаль, что те испанцы не убили и меня с ним заодно.

Перо перестало скрипеть.

— Испанцы?

— Да. Во время битвы при Павии.

— Так вашего мужа, синьора, убили испанцы?

— Да.

— Садитесь. — Манодората указал пером на кресло.

Симонетта послушно села, сердце ее, почуяв надежду, бешено билось.

— Вот видите, синьора ди Саронно, вы все-таки сумели попасть в цель. Ваша первая просьба меня совершенно не тронула, но вы сказали нечто такое, что возбудило мой интерес. Видите ли, у нас с вами есть кое-что общее. Я тоже ненавижу испанцев. И как мне представляется, могу говорить так с полным на то правом, то есть мое мнение о них не зависит ни от каких-то там слухов, ни от неясных догадок. — Манодората внимательно смотрел на Симонетту очень светлыми серыми глазами, и у нее вдруг возникло неприятное ощущение, что он в точности знает все, что ей о нем наговорили.

Она с трудом заставила себя раскрыть рот и спросить:

— Значит, вы хорошо знаете этот народ?

— Должен бы знать. Видите ли, я ведь и сам испанец.

— Вот как? — У Симонетты даже закружилась голова.

— Да, именно так. И меня далеко не всегда звали Манодората. Я родился в Кастилии и при рождении получил имя Заккеус Абраванель. И все же испанцев я ненавижу. Ибо и у меня они отняли нечто весьма мне дорогое. Я имею в виду свою руку.

И он, вынув эту руку из-под стола, вытянул ее перед собой. Симонетта не могла отвести глаз от этого чуда. Рука и впрямь оказалась золотой! Она так и сверкала в солнечных лучах, проникавших в узкие окна, украшенные дивным орнаментом. Заметив искренний интерес Симонетты, Манодората протянул золотую руку к ней поближе, словно предлагая ее потрогать. На ощупь рука оказалась совершенно твердой, но пальцы, сделанные с невероятным мастерством, выглядели совсем как настоящие. На пальцах были даже ногти, а на ладони — все те линии, какие обычно бывают у человека. Манодората специально перевернул руку ладонью вверх, чтобы Симонетта могла в этом убедиться. На этой золотой ладони, в том самом местечке, куда обычно вкладывают монетку нищему, просящему милостыню, виднелась точно такая же звезда, как и на двери в дом.

— Ну, как вам моя золотая рука, синьора Симонетта?

— Она совершенна! Это просто удивительное мастерство!

— Вы правы, синьора. Возможно, она даже лучше вашей настоящей, поскольку у вас, как я заметил, три средних пальца одинаковой длины — такой ошибки настоящий мастер никогда не совершил бы. Впрочем, моя-то рука создана не Богом, а одним из моих флорентийских сородичей. Но до сих пор она отлично мне служила. Так что слухи о моей золотой руке — единственно правдивые из всего того, что обо мне болтают.

Симонетта, чувствуя, как щеки ее заливает жаркий румянец, молчала.

— Ну и что же еще обо мне рассказывают? Что я пожираю младенцев?

Она смущенно потупилась.

— Остальные мои качества легко объяснить, особенно человеку разумному. Я, возможно, действительно порой похож на медведя, потому что постоянно ношу мех, ведь я привык к более теплому климату. А вот вкус человеческой плоти мне совершенно не нравится. У меня есть жена и двое сыновей, и я люблю их всем сердцем. Вы, синьора, должно быть, видели, как они играют?

— Так это была ваша жена?

— Да, ее зовут Ребекка. А моих сыновей — Евангелиста и Джован Пьетро. Что вас так удивляет?

— Только то, как они играли все вместе. У нас, в знатных и благородных… христианских семьях, детей всегда поручают нянькам. Я, например, своей матери почти не знала. — Симонетта и сама удивилась, что так откровенно признается в этом.

— Значит, эти семьи не так уж и благородны. Я слышал даже, что христианский король Франциск, которого при Павии взяли в плен, предложил в качестве заложников вместо себя двух своих сыновей, — презрительно фыркнул Манодората, сочтя, видимо, что этим вполне выразил свое пренебрежение, вызванное поступком этого монарха. — Что же касается моего богатства, то я скопил его честным путем. Для этого всего лишь нужно разбираться в принципах банковского дела и знать основы арабской математики. Итак, вернемся к той беде, синьора, что привела вас ко мне.

Симонетта, приободренная такой откровенностью, быстро изложила свою просьбу. Манодората, слушая ее, продолжал оглаживать бороду золотой рукой, словно эти искусственные пальцы способны были что-то чувствовать. Когда она умолкла, он тоже некоторое время молчал, и Симонетта просто сгорала от нетерпения, желая узнать его ответ. И ответ этот невероятно ее удивил.