Мадемуазель де Мопен - [55]

Теодор. Это самые прекрасные бриллианты, какие только могут блистать на женской шее. В сравнении с ними драгоценности королев — пустые побрякушки, Я-то думаю, что влага, которую Магдалина омыла стопы Христа, была не что иное, как слезы, пролитые некогда людьми, которых она утешила, а еще я думаю, что путь святого Иакова был усеян именно такими слезами, а вовсе не каплями молока Юноны, как утверждают. Но кто же сделает для вас то, что вы сделали для него?

Розетта. Увы, никто! Ведь вам это не по силам.

Теодор. Ах, милая, добрая, если бы я мог! Но, не теряйте надежды. Вы хороши собой и очень молоды. Еще много аллей, обрамленных цветущими липами и акациями, суждено вам миновать прежде, чем вы ступите на ту пронизанную суровостью дорогу с буксом и голыми деревьями по обочинам, которая от порфирной гробницы, где упокоятся ваши юные годы, ведет к грубому замшелому камню над могилой, в которой поспешно похоронят останки того, что было некогда вами, и хилые, морщинистые призраки дней вашей старости. Вам предстоит еще долгое восхождение на кручу жизни, и не скоро еще доберетесь вы туда, где начинаются вечные снега. Там, где вы сейчас, благоухают травы, журчат прозрачные водопады, ирисы клонят свои трехцветные дуги, там растут прекрасные зеленые дубы и пахучие лиственницы. Поднимитесь еще немного, и вашему взору откроется более обширный вид: тогда-то, быть может, вы и заметите голубоватый дымок над крышей дома, где почивает тот, кто вас полюбит. Не следует с самого начала предаваться разочарованию в жизни: новые дали предстают нам, когда мы уже вовсе не ожидаем этого. Я часто думаю, что человек в жизни — пилигрим, восходящий по винтовой лестнице на готическую башню. Длинная гранитная змея кольцами извивается в темноте, и каждая ее чешуйка — это ступенька лестницы. Спустя несколько витков меркнет слабый свет, сочившийся из дверей. Тень близлежащих домов не пропускает солнца в узкие окна; стены черны и осклизлы; и вам чудится, будто вы не восходите на башню, которая снизу казалась такой стройной и легкой, вся в кружевах и вышивках, словно в бальном наряде, а спускаетесь в подземное узилище, откуда вам уже никогда не выбраться. И такой тяжестью гнетут вас эти сырые потемки, что вы сомневаетесь, стоит ли подниматься дальше. Еще несколько поворотов лестницы — и противоположную стену все чаще прорезывают золотые трилистники слуховых окошек. Вы уже завидели кружевные коньки крыш, статуи на карнизах, причудливые очертания труб; еще несколько шагов, и взор ваш воспаряет над целым городом: со всех сторон вздымается лес шпилей, колоколен и башен — кружевных, резных, ажурных, и сквозь тысячи проделанных в них просветов и проемов струятся дневные лучи. Купола круглятся, как груди великанши или головы титанов. Между островками домов и дворцов пролегли то полосы тьмы, то полосы света. Еще несколько ступеней, и вы доберетесь до площадки; и тут вы увидите, как по ту сторону городских стен зеленеют поля, синеют холмы, и на муаровой ленте реки белеют паруса. Вас заливает ослепительным светом, и мимо вас с радостным криком носятся во все стороны ласточки. Далекий городской шум долетает до вас, как ласковый шепот или гудение пчелиного улья; все колокольни рассыпают по воздуху ожерелья своих звонких жемчугов; ветер приносит вам ароматы соседнего леса и горных цветов; все вокруг — свет, гармония и блугоухание. Если бы ваши ноги устали, или вы, поддавшись унынию, остались сидеть на одной из нижних ступеней или вовсе вернулись вниз, это зрелище было бы для вас потеряно. Однако бывают такие башни, в которых есть одно-единственное окно посредине или даже на самом верху. Так устроена башня вашей жизни; значит, нужно еще больше упорства и мужества, нужно еще упрямее цепляться ногтями во мраке за малейший выступ в стене, чтобы добраться до сияющего солнца, из которого открывается вид на всю округу; бывает и так, что бойницы оказываются заложены или их просто забыли пробить в стенах, и тогда нужно подняться до самого верха; но чем выше восходишь, ничего не видя, тем необъятнее потом кажется горизонт, тем огромнее радость и удивление.

Розетта. Ах, Теодор, дай-то мне Бог поскорее добраться до окна! Я уже так давно бреду в непроглядном мраке по виткам спирали. Но боюсь, что окно забыли прорезать и что мне придется карабкаться на самый верх; а что если эта лестница с бесчисленными ступенями приведет меня к замурованной двери или к своду, сложенному из тесаного камня?

Теодор. Не говорите так, Розетта, не думайте так. Какой архитектор выстроит лестницу, ведущую в никуда? Зачем предполагать, будто величавый зодчий мира сего окажется глупее и беспечнее обычных архитекторов? Господь не ошибается и не забывает. Невозможно поверить, будто он, чтобы вам насолить, для забавы засунул вас в длинную каменную трубу без входа и выхода. Неужели, по-вашему, он откажет нам, жалким муравьям, в ничтожном минутном счастье и в крохотном зернышке проса, причитающемся нам в безбрежном мироздании? Тогда он должен быть свиреп, как тигр или как судья; и если бы мы пришлись ему настолько не по вкусу, он мог бы просто повелеть одной из комет слегка отклониться с пути и удушить нас всех одним волоском своего хвоста. Неужели, черт побери, вы воображаете, что Всевышний забавляется, нанизывая нас, одного за другим, на золотую булавку, как поступал с мухами император Домициан? Всевышний — не привратник, не церковный сторож, он хоть и стар, но еще не впал в детство. Он выше всех этих мелких пакостей и не так глуп, чтобы щеголять перед нами остроумием и играть с нами шутки. Мужайтесь, Розетта, мужайтесь! Если вы запыхались, постойте минутку, отдышитесь, а потом продолжайте восхождение; может быть, вам осталось-то всего два десятка ступеней до амбразуры, в которую вы увидите ваше счастье.