Мадемуазель де Мопен - [45]

О, мужчины, мужчины!

Я говорю себе все это, но, возможно, я и не прав. Разумеется, женщины от природы великие комедиантки, но трудно поверить, что они достигают таких высот, и в, конечном счете, почему бы не допустить, что все уловки Розетты просто выражают чувства, которые она ко мне питает? Как бы то ни было, наше уединение сделалось невыносимым, и прекрасная владелица замка наконец-то разослала приглашения своим знакомым, живущим по соседству. Теперь мы готовимся к приему этих почтенных провинциалов и провинциалок. Прощай, мой дорогой.

Глава пятая

Я заблуждался. Мое вздорное сердце, неспособное любить, выискало себе предлог, чтобы сбросить бремя благодарности, ставшее для него невыносимым; я с радостью уцепился за эту мысль, чтобы оправдаться в собственных глазах, я вбил ее себе в голову, но это глубочайшее заблуждение. Розетта не играет и не притворяется, и нет на свете женщины правдивее ее. И что же? Я едва ли не злюсь на нее за искренность ее любви, которая еще более связывает мне руки и из-за которой разрыв становится еще трудней или непростительней; по мне, уж лучше бы она была двулична и ветрена. В какое странное положение я угодил! Хочешь уйти — и медлишь, хочешь сказать: ненавижу тебя, а говоришь: люблю; прошлое толкает вперед и не дает ни свернуть, ни остановиться. Остаешься верен, и сожалеешь о своей верности. Какое-то непостижимое чувство стыда не позволяет всецело предаться новым впечатлениям и заставляет вечно идти на сделки с самим собой. Спасая репутацию, приберегаешь для самого себя все, что удается похитить у себя же; время и возможности для встреч, которые прежде находились сами собой, ныне выкраиваются с огромным трудом. Начинаешь вспоминать о делах, притом весьма важных. Жить с таким внутренним разладом очень мучительно, но нынешнее мое положение еще тягостнее. Когда новая дружба похищает вас у прежней привязанности, вам легче бывает освободиться. С порога дома, в котором обитает ваше юношеское увлечение, вам нежно улыбается надежда. Над совсем еще свежей могилой только что погибшей иллюзии уже порхает на своих белоснежных крылышках ее сестра, еще более розовая, еще более белокурая; посреди увядших бутонов старого букета внезапно расцветает новый цветок, еще более пышный и благоуханный, орошенный горней слезой; перед вами раскрываются новые лазурные дали; укромные сырые аллеи, окаймленные грабами, тянутся до самого горизонта; к вашим услугам сады, где то и дело вам попадается то бледная статуя, то скамья у стены, увитой плющом, лужайки, усеянные маргаритками; узкие балконы, на которые хорошо выйти, чтобы полюбоваться на луну, облокотись на перила; густая сень, пронизанная беглыми огнями; гостиные, в которых свет заглушен длинными занавесями; все эти укромные, затененные уголки, которых так ищет любовь, не смеющая открыться. Вы словно вступаете в новую молодость. Кроме того, вы обретаете перемену мест, привычек и лиц; при этом не обходится без легких упреков совести, но вожделение, которое, как весенняя пчела, гудит и вьется у вас над головой, мешает вам расслышать ее голос; пустота вашего сердца заполнена, и воспоминания изглаживаются под натиском новых впечатлений. Но у меня все по-другому: я никого не люблю и хотел бы найти в себе силы порвать с Розеттой лишь из-за тоски и усталости, причина которых не столько в Розетте, сколько во мне самом.

Давние мечты, слегка поутихшие, воспрянули и безумствуют пуще прежнего. Меня, как раньше, обуревает жажда обрести возлюбленную, и, как раньше, даже в объятиях Розетты меня одолевают сомнения в том, что я когда-либо обладал женщиной. Я вновь вижу прекрасную даму у окна, в парке времен Людовика XIII, и вновь охотница на белом коне галопом летит по лесной дороге. Мой прекрасный идеал улыбается мне из гамака облаков, его голос чудится мне в птичьем щебете, в ропоте листвы; мне кажется, будто меня окликают со всех сторон, и дочери воздуха задевают мое лицо бахромой своих невидимых шалей. Как во времена моего смятения, я воображаю, будто внезапно пускаюсь в путь в почтовой карете и качу куда-то, очень далеко, очень быстро — и прибываю в некое место, где происходят события, касающиеся меня, где вершится моя судьба. Я чувствую, что меня с нетерпением ждут в неведомом уголке земли. Чья-то страждущая душа, не в силах сама ко мне примчаться, страстно призывает меня и мечтает обо мне; вот почему я тревожусь, вот что мешает мне спокойно сидеть на месте, вот что немилосердно выводит меня из равновесия. Я по природе своей не из тех, к кому тяготеют люди; я не та неподвижная звезда, вокруг которой вращаются другие светила; я вынужден блуждать по небесной пустыне, как незаконный метеор, покуда не повстречаю планету, спутником которой мне суждено быть, покуда не найду тот Сатурн, на который я должен надеть свое кольцо. Ах, когда же свершится этот брачный союз? До тех пор я не узнаю ни отдыха, ни покоя, и, как обезумевшая стрелка компаса, буду метаться в поисках моего полюса.

Я всеми крыльями увяз в этом коварном клею, понадеявшись, что оставлю в нем только одно перышко и смогу взлететь, когда мне заблагорассудится; оказалось, что это немыслимо трудно; я вижу, что угодил в невидимую сеть, и разорвать ее тяжелее, чем ту, что выковал Вулкан: вязь ее звеньев так тонка и так плотна, что в ней не найти ни щелочки, сквозь которую я мог бы ускользнуть. Впрочем, эта сеть широка, под ней можно двигаться с ощущением мнимой свободы; я натыкаюсь на нее лишь пытаясь ее разорвать, но она не поддастся мне и делается прочнее бронзовой стены.