Мадам Лафарг - [13]

Крестный выбрал и крестную – сестру генерала Бонапарта. В те времена она была еще просто-напросто прекрасной г-жой Леклерк, но потом стала принцессой Боргезе и поселилась в замке Монгобер, неподалеку от Вилье-Элона.

Известная своей кокетливостью мадам Леклерк внушала живейшую ревность г-же де Талейран. Из-за ее ревности в день крещения случилось любопытнейшее недоразумение. Г-н де Талейран дал своему управляющему список подарков, которые намеревался подарить куме. В их элегантности, модности, изысканности он был уверен, так как просмотрела и дополнила список собственноручно мадам Коллар. Куму ожидали цветы, искусно сделанные лучшими мастерицами, сотни метров разноцветных лент для всевозможных бантов, не одна дюжина перчаток, несколько пар туфелек, маленьких, как у Золушки, шарфы и пояса, образчиками для которых служили уборы богини Венеры, и множество дорогостоящих модных пустяков. Хозяева и гости собрались в столовой и с нетерпением ожидали прибытия корзины. Корзину внесли. Все столпились вокруг нее: г-н де Талейран, не сомневаясь в восторгах, которые вызовут подарки, привстал на ногу, что подлиннее, и тоже ждал с довольной улыбкой на тонких губах. Корзину открыли, а там… Мятые банты, бумажные цветы, полинялые шарфы, годные разве что для хористок, а для маленьких ножек крестной – она носила тридцать четвертый размер – огромные тапки без задников, и для крошечных ее ручек – перчатки фехтовальщиков.

Г-жа де Талейран оставила себе все ленты, цветы, шарфы, перчатки и туфли, а в корзину положила самое худшее, что только могла найти у старьевщиков.

Первое мое пребывание у Колларов не оставило в моей памяти никаких воспоминаний ни об одном из четырех детей, хотя все они были чрезвычайно хороши собой. Каролине тогда было одиннадцать лет, Эрмине – восемь, Луизе – три, а Морису – пять. Как ни странно, в тот раз я не запомнил также ни г-на Коллара, ни его жену.

Воспоминания об этом семействе – их портреты, картины их жизни – запечатлеваются у меня в памяти начиная с 1811 года.

Да! Да! Тут уж совсем другое дело! Каролине – со временем она станет баронессой Каппель – шестнадцать, она само очарование, сама грация, и все же наименее хорошенькая из трех сестер, щедро и благородно предоставившая младшим возможность, хорошея, превзойти ее.

Эрмине – впоследствии ее будут звать баронессой де Мартене – тринадцать, в этом возрасте девочка превращается в девушку, и бутону нужны одна или две весны, чтобы раскрыться и стать розой. Я вижу ее тонкое нежное личико, ее хрупкую красоту, о которой можно только мечтать и которая непременно исполнит все, что обещает, и порадует тем, чего и не обещала.

Луизе – она выйдет замуж за барона Гара – пока еще только восемь, она самый очаровательный ребенок на свете; трудно подобрать сравнение для ее прелести, сравнение с ангелом слишком банально, – бутон вьющейся розы, вот, пожалуй, что подходит ей лучше всего.

Несравненна в этом розарии сама г-жа Коллар, ее красота изысканна, утонченна, аристократична, в те времена ей тридцать два или тридцать три года, и я даже сейчас, спустя полвека, вижу ее перед собой в белом платье и красной кашемировой шали и не могу отвести глаз. Мало кто помнит теперь эту царственную патрицианку, великолепную хозяйку замка, однако многие, читая мои строки, вспомнят ее дочь – изысканную баронессу де Мартене, немало унаследовавшую от своей матери и физически, и духовно. Она отличалась живой грацией, блистала остроумием, и была столь же обаятельна, сколь ее муж чопорен и скучлив.

Но еще больше напоминала свою мать прекрасная, нет, прекраснейшая мадам Гара. На протяжении тридцати лет она царила в здании Французского банка и, удалившись на покой во вдовьих одеждах в Вобуин, несмотря на свои шестьдесят два года, хранит по-прежнему титул прекраснейшей и сохранит его до самой смерти.

Из трех красавиц, подруг моей юности, две уже умерли, в живых осталась одна. Мне два раза по сорок, и я видел ее, мадам Гара, в последний раз лет двадцать тому назад – могучи и непредсказуемы ветры, что носят по свету листья с одного дерева, птиц из одного гнезда…

Я пишу эти строки в доме, который находится в половине льё от имения подруги моей юности, но, похоже, мы так и умрем, не свидевшись друг с другом.

Одно охотничье воспоминание приходит мне на память: я, и никто другой, убил косулю, которую подавали у нее на свадьбе.

Морис стал хозяином Вилье-Элона, но я его знал очень мало. Когда я гостил там, он обычно отсутствовал из-за своей учебы в коллеже. Насколько я знаю, жизнь он прожил в родовом имении, обожая свою жену, которая отвечала ему не меньшей любовью.

Что же до господина Коллара, то он был самым живым и веселым собеседником, какого я только знал. Спорить он мог только из-за двух вещей: у него в школе учились самые красивые барышни департамента, у него в овчарне находились самые породистые овцы Франции, и, хотя мериносы в те времена стоили очень дорого, я не думаю, что именно честные четвероногие проделали такую немыслимую брешь в его состоянии.

Г-ну Коллару, довольному своей жизнью в Вилье-Элоне, ни разу не захотелось принять участие в наших ожесточенных дебатах, продолжавшихся с 1815 по 1830 год. От Бурбонов, вернувшихся во Францию, он получил почетный крест за улучшение овечьей породы, или за