Мадам Казанова - [33]

Лючия молча наблюдала за мной. Она как будто обладала какой-то тайной способностью определять мое внутреннее состояние; ей, казалось, было известно все, что со мной произошло или должно произойти. И именно Лючия вывела меня из этого оцепенелого состояния. Однажды она пришла ко мне в комнату, взяла за руку и повела в сад.

— Подставляй свой фартук и собирай в него травы, которые я буду срезать, — предложила она. — Мне надо с тобой поговорить, а так мы не будем привлекать к себе внимания.

И вот я уже послушно следую за Лючией, а она бросает в мой фартук чабрец, купырь, мяту и, не отрываясь от дела и не поднимая головы, говорит мне:

— Бонапартам удалось благополучно уехать во Францию. Здесь остались только двое младших — Мария-Антуанетта и Джироламо. Они сейчас у своей бабушки, Минаны Феш. Когда Бонапарты найдут, где остановиться, какой-нибудь надежный человек переправит детей во Францию.

Мои пальцы изо всей силы сжали фартук с лечебными травами, и я вдруг почувствовала их аромат и одновременно ощутила тепло солнечного света, увидела раскинувшееся надо мной голубое небо, услышала гудение пчел в поле и пение птиц. Ощущение полноты жизни проснулось во мне. Вот что я сделаю: я поеду во Францию с этими детьми. Таким образом, я смогу найти Наполеона и остаться рядом с ним. Никто и ничто не сможет отныне разлучить нас.

Лючия выразила вслух мои мысли:

— Я знаю, что ты хочешь поехать к нему и что в твоей крови кипит страсть. Что бы я ни говорила сейчас против него, все будет впустую. Хоть ты и собираешься действовать очертя голову, тебя уже не удержать. И все же послушайся моего совета: не уходи из дома тайно, как вор в ночи. Расскажи Карло все как есть — таким образом, ты выполнишь свой долг перед ним.

Я выпустила из рук свой фартук, шагнула вперед, наступая на упавшие лечебные травы, и обняла Лючию.

— Спасибо, — прошептала я сдавленно. — Спасибо тебе за все. — Я крепко поцеловала Лючию, коснувшись щекой ее сухой, обветренной кожи и колючих волосков над верхней губой. Это было наше прощание. Я могла уехать на следующий день или через неделю и наверняка еще не раз должна была встретиться с Лючией на кухне или в доме, но сейчас — в этот самый момент — я прощалась с ней, причиняя боль нам обеим.

На этот раз моя подготовка к побегу была более тщательной и продуманной. Ведь теперь я знала, что покидаю свой родной дом навсегда. Я собрала как можно больше одежды и белья в один узел — сколько могла унести — и засунула его под кровать. Затем, дождавшись подходящего момента, пробралась в кабинет отца, открыла ящик его письменного стола и набила золотыми монетами кожаный кошелек. Для долгого путешествия во Францию и для жизни там на первое время мне нужны будут деньги.

И это вовсе не было воровством, просто я взяла принадлежавшие мне деньги. У меня, конечно, не было права забирать также кинжал. Но этот кинжал, который отец всегда носил с собой, стал как бы частью его самого. Вот почему мне хотелось сохранить у себя эту вещь.

После этого осталось сделать еще кое-что — я должна была объясниться с Карло. Я сказала ему, что хочу с ним поговорить.

— Неужели это такой важный разговор, что его нельзя отложить? — спросил Карло, поддразнивая меня. — Ведь через какие-то две недели мы станем мужем и женой, и тогда ты сможешь разговаривать со мной хоть каждую ночь.

Он потянулся к моей руке, но я отдернула ее.

— То, что мне надо сказать тебе, не терпит отлагательств.

— Хорошо, я в твоем распоряжении, — подчеркнуто вежливо произнес он.

И вот мы снова сидим лицом друг к другу за письменным столом отца, и мои пальцы — в который уже раз — ощупывают его изрезанную кромку. Карло аккуратно сложил вместе ладони и стал ждать — его излюбленный прием состоял в том, чтобы заставить противоположную сторону потерять терпение и начать говорить. Наконец молчание было нарушено.

— Я не выйду за тебя замуж, — торопливо проговорила я и затем, проглотив комок в горле, добавила: — Потому что я не люблю тебя.

Карло вздохнул и положил руки на стол.

— Это что, девичьи фантазии, да? — спросил он. — Да что ты вообще знаешь о любви!

Я посмотрела ему прямо в глаза.

— Знаю — я люблю другого человека.

Брови Карло дрогнули, словно от внезапной боли, но он ничего не сказал. Он ждал продолжения моего признания, и я выпалила:

— Его зовут Наполеон Бонапарт.

Крепко сжатые кулаки стали единственным уязвимым местом, в чем проявилось его душевное волнение. Голос Карло оставался таким же спокойным и уравновешенным:

— Я не желаю слышать этого имени.

Его спокойствие разозлило меня. Если бы Карло начал кричать или бушевать, я могла бы перекричать его, и мой крик помог бы мне забыть о причиненном ему зле, дал бы выход накопившемуся во мне напряжению. Сейчас же я не хотела позволять ему использовать его ораторские способности для оскорбления того, кто был безгранично дорог мне.

— Хочешь не хочешь, но тебе придется слышать это имя, слышать его снова и снова, — сказала я резко. — И придется примириться с тем, что Наполеон любит меня, а я люблю его.

— Чепуха. Наполеон не любит никого, кроме себя самого. — На какое-то мгновение Карло утратил свою сдержанность, краска бросилась ему в лицо. — У него нет совести. Он вскружил тебе голову своими фантастическими проектами, потому что в твоем восхищении он нашел для себя источник самоутверждения. Для того чтобы возвыситься, он готов пойти по трупам. Такая девушка, как ты, не может любить подобного маньяка.