Мадам Казанова - [30]

Мы разбудили Арриги, друга Наполеона, и он дал нам лошадей — крепких, выносливых животных, а также немного хлеба и воды на дорогу. К тому времени, когда взошло солнце, мы были уже под надежной защитой леса.

Целый день прятались в каменном гроте, а ближе к вечеру двинулись в путь и до наступления ночи достигли одной небольшой деревни возле города Пиджоло.

— Мы обвенчаемся, как только найдем священника, — сказал Наполеон.

Он остался охранять лошадей, а я отправилась на поиски дома священника. И вот я уже стою перед его скромным, покосившимся жилищем, которое прилепилось к столь же ветхой церквушке. Я постучала в дверь, и мне открыл полный, добродушного вида священник. Я спросила, не сможет ли он приютить двоих усталых путников.

— Мой дом открыт для всех добрых христиан. — Святой отец радушно развел своими пухлыми, с ямочками руками.

Я сходила за Наполеоном. Мы привязали возле колодца лошадей и вошли в эту гостеприимную обитель. Комната была небольшой и темной; в ней пахло испорченной пищей и старой одеждой. Священник, который сообщил, что его зовут Иеронимус Коста, со столь же доброжелательной любезностью приветствовал Наполеона и пригласил нас присесть за расшатанный стол.

Я сразу же перешла к делу и рассказала святому отцу трогательную историю о двух враждующих семействах, которые не позволяют своим детям — я указала на себя и Наполеона — любить друг друга и отказывают им в благословении на брак. Вот почему, подытожила я, нам пришлось бежать, чтобы совершить где-нибудь обряд венчания.

Коста утер слезы умиления на своих круглых щеках. Он с такой готовностью поверил моим словам, словно мы обсуждали все это с ним раньше. Святой отец объявил, что он готов обвенчать нас, а в качестве свидетелей могут выступить Филомена — его экономка — и церковный сторож; никаких особых приготовлений для этого не потребуется. А после обряда венчания мы с Наполеоном, уже в качестве мужа и жены, сможем выступить против вражды между нашими семействами.

В радостном возбуждении я сжала руку Наполеона, и он ответил мне твердым, ласковым пожатием. Впервые после нашей последней встречи с его лица исчезло напряжение, а на губах появилась знакомая нежная улыбка.

Затем священник Коста развил необыкновенно бурную активность. Он позвал Филомену и поручил ей привести церковного сторожа, а также зажечь на алтаре свечи. После этого он достал из шкафа свое церковное облачение, взял Библию, чистую бумагу, чернильницу и гусиное перо.

Я, конечно, представляла свое бракосочетание по-другому. Как любая другая девушка, я мечтала о красивом платье и венке невесты, о праздничном приеме с гостями, цветами и веселой музыкой. Сейчас я была бы рада возможности хотя бы немного освежиться, надеть чистую блузку и привести в порядок волосы. Но такой возможности мне, увы, не представилось. Никакого другого помещения там не было, а переодеваться в присутствии священника я не могла. Я ограничилась тем, что поправила пальцами брови и на ощупь пригладила выбившиеся пряди волос.

Главное — то, что я нравилась сейчас Наполеону и что мы станем супружеской парой.

Священник Коста грузно опустился за стол и положил перед собой чистый лист бумаги. Окунув гусиное перо в чернильницу, он спросил:

— Как зовут жениха?

Наполеон ответил. Перо медленно и неуклюже заскрипело по бумаге, заставив меня изнывать от нетерпения. Составление документа проходило с черепашьей скоростью — имена родителей, дата рождения, место рождения… Святой отец усердно выводил одну корявую букву за другой.

Затем наступила моя очередь подвергнуться этой процедуре. Почему он так медленно пишет — из-за своей неловкости? Наполеон спокойно стоял у окна и смотрел на горящую лампу. О чем он в это время думал? Может быть, о нас или обо мне одной? Или он размышлял о неопределенности нашего будущего? А может, он планировал маршрут бегства с Корсики? Я непременно спросила бы его об этом, если бы не присутствие священника.

Святой отец закончил наконец писать и принялся дуть на непросохшие записи. Снаружи послышались чьи-то шаги. Это, вероятно, Филомена хочет сообщить, что в церкви уже все готово к венчанию. Наполеон тоже насторожился; его лицо побледнело, а глаза казались сейчас почти бесцветными.

Священник Коста спокойно продолжал дуть на чернила, когда вдруг раздался громкий и угрожающий стук в дверь.

— Именем закона, откройте! — послышался чей-то грубый голос.

Священник поднялся из-за стола и, переваливаясь, направился к двери. Едва он прошел мимо Наполеона, как тот, мгновенно повернувшись, распахнул окно, прыгнул в него и исчез в темноте.

Я продолжала стоять, не в силах сдвинуться с места. Мне было слышно, как святой отец разговаривает на крыльце с пришедшими, которые оказались жандармами. Створки окна, распахнутые Наполеоном, все еще продолжали раскачиваться. На столе лежала бумага с нашими именами. Страх за Наполеона придал мне силы и решительности. Я быстро захлопнула окно, схватила со стола бумагу, скомкала ее и сунула под блузку. После этого я поплотнее закуталась в шаль.

Обыскав комнату священника, жандармы спросили, кто я, но священник Коста опередил меня с ответом. Он сказал, что я крестница отца Нарди, принесла ему вести и привет от его почтенного друга и завтра утром отправлюсь домой.