Мачехина дочка - [64]

Еще хуже было, когда к нам в замок повалила толпа ближних и дальних соседок с дочерьми. Все они питали надежду поближе познакомиться с принцем. Или, в крайнем случае, с каким-нибудь героем, которому принц теперь непременно (!) выхлопочет титул. Даже те, кто еще вчера держался с мамой вежливо и подчеркнуто-холодно, вдруг решили считать себя ее ближайшими подругами. Отказать от дома им было, вроде, не за что, ведь они и раньше прямо не хамили (все-таки, мама по титулу была равной или выше большинства соседок, кроме графини), но и принимать их желания никакого не было.

Поначалу мама еще пробовала как-то соблюдать приличия и создавать видимость нормальной жизни, но это стоило таких усилий, что пришлось вмешаться мужчинам. Уже на третий день лекарь во всеуслышание объявил об ухудшении состояния Его высочества, и назначил ему постельный режим и полный покой. А папа-барон, пользуясь этим, перевел замок почти на осадное положение. Так что последние два дня мы с мамой наслаждались покоем, несмотря на переполненное гостевое крыло.

Хотя простых солдат и разместили в казарме у замка, все равно все комнаты в гостевом крыле были заняты. Мы никогда не принимали столько гостей сразу, по крайней мере, на моей памяти. И это еще при том, что Его высочество настоял на том, чтобы разделить свои покои с двумя раненными товарищами. Если так подумать, принц был прав: незачем человеку гостиная и кабинет, если он не в состоянии встать с кровати. Так что, как матушка ни возмущалась, ей пришлось смириться с причудой высокопоставленного гостя. Так же, как и гостю пришлось смириться с причудами мамиными. Вот и сейчас я шла к этому самому принцу. Мама послала лично отнести ему послеобеденный чай.

Уж не знаю, почему она вдруг решила возродить старинный обычай, по которому за самыми дорогими гостями ухаживать должны были не слуги, а члены хозяйской семьи, но именно так она решила. А спорить с что-либо решившей мамой мог только папа-барон. Но ему, как бы он не храбрился, было сейчас не до того. Если бы я не знала, что у этой истории с разбойниками (или «разбойниками»?) есть двойное, а то и тройное дно, я бы, возможно, попыталась с ним поговорить. Но, понимая серьезность сложившейся ситуации, я решила не дергать его по пустякам. Так что как я ни упиралась, а пришлось брать поднос с чайником и отправляться в гостевое крыло.

Его высочество принц Эрик был неизменно приветлив, никогда не жаловался, пытался по мере сил развлечь беседой. И, тем не менее, Его высочество был моей личной головной болью. А все потому, что рядом с ним я чувствовала себя, простите, полной дурой. Каждый раз, глядя на него, я вспоминала «господина Рика» и себя, деревенскую фройляйн, соловьем щебечущую ему о магии. Конечно, в отличие от мамы, я не злилась ни на принца, ни на папу-барона за тот спектакль. Думаю, все эти тонкости этикета и были своего рода местью с ее стороны. Его высочеству ничего не оставалось, как сцепить зубы и показывать безупречные манеры, опасаясь еще больше задеть хозяйку. Я же понимала, что если они так поступили, значит именно так было надо. Более того, только поняв, что один из сыновей Его Величества лично принимал участие в… не знаю, что там они в лесу делали, но ради простой банды никто не стал бы среди ночи поднимать всех окрестных дворян, я осознала, насколько все серьезно.

И еще, когда увидела мамино окаменевшее лицо, с которым она наблюдала подъезжающую к замку вереницу телег. Ну, что я могу сказать, увидев маму, я действительно испугалась. В последний раз дедушка и дядя Виллем уходили на войну, когда я была совсем еще маленькой. Я тогда даже не понимала, чем отличается война от поездки, скажем, на ярмарку в ближайший городок. Просто встали утром рано и уехали. И только тетка Агнесс ходила целый день заплаканная и ругалась со всеми подряд. Да бабушка стала еще строже и молчаливее, чем обычно. А нам сказали, что король снова призвал рыцарей на войну. Потом к поселению точно так же подъехала вереница телег. Они ехали по главной дороге, и на каждой развилке кто-то сворачивал к своему поместью. Тогда мне запомнилось только посветлевшее лицо бабушки, когда она пересчитала свернувших к нам всадников.

Теперь же я прекрасно понимала маму, которая все утро простояла у окна, выходящего на подъездную аллею, отвлекаясь только на то, чтобы отдать распоряжения слугам. Впрочем, за распоряжениями притихшие слуги тоже приходили к окну. Мама успокоилась только после того, как увидела папу-барона на коне. Он ехал верхом, по праву хозяина земель, а за ним ехали телеги с ранеными. Тогда мама наконец-то разжала пальцы, намертво вцепившиеся в подоконник. А теперь я в довершение ко всему, чувствовала себя не только полной дурой, но и предательницей. Ведь, в отличие от мамы, я знала об опасности задолго до того, как гонец принес распоряжение готовить комнаты. И знала, что если принц, этот странный молодой парень со взрослыми глазами, прикажет, папа-барон снова уедет в ночь. И догадывалась, что если будет надо, принц не сможет не приказать…

Иногда я думала, что быть похожей на наших соседок было бы проще. Хорошо мечтать о героях, сидя в уютной маминой гостиной и завидуя соседке. А когда у тебя этих героев полон дом, ты без слез не можешь взглянуть на их раны. Но тебя все равно посылают обойти их всех, и ты для каждого пытаешься найти какие-то слова, потому что так надо и так правильно… «Я — рыцарская кость. Я должна суметь удержать все поместье» — повторяю я мысленно слова кухарки. Каждый поход в гостевое крыло давался мне с трудом. Папа-барон, видя это, попытался возразить, но тогда с визитом к раненым пошла мама. И нам с ним пришлось сдаться. Рыцари же всячески пытались показать, насколько у них все хорошо. То ли жалели меня, то ли просто стыдились показывать слабость перед молоденькой фройляйн. И Его высочество тоже.