Это была тревожная пора Арцыбашева. Он искал смысла жизни и не находил его. Ее загадки угнетали. Он стоял в заколдованном круге без выхода. "Смерть Ланде" была последней попыткой Арцыбашева обрести примирение с жизнью чрез идеалистическую мораль, чрез веру в таинственную конечную истину, в великую силу "человеческой правды", в "великое дело, когда человек работает над самим собой", в человека, способного все победить идеей, в "душу мира", ибо "отчаяние-грех". Арцыбашев тогда верил в возможность победы без отчаяния, без озлобления, в не лгущие голоса "сердца и совести". Не найдя исцеления здесь, в стремлении уйти от скорбных дум и темных видений смерти, он бросился на простор индивидуализма, и, отрешившись от надежд на избавление и освобождение чрез идеализм, со своей обычной страстностью и упрямством отдался нигилистическому своеволию, горячей, искренней проповеди, благословляющей полную и беззапретную свободу личности и ее инстинктов.
Санин отпирал для Арцыбашева замки его тюрьмы. Страх смерти сменился бесстрашием в жизни. С теориями было покончено. Идеализм отпал. Новым началом своего исповедания Арцыбашев избрал жизнь с ее радостями и безумной силой. И литература, и сама человеческая мысль для Санина, как и для Арцыбашева, в этот период представляются только "ничтожной частицей жизни", и "миросозерцание" для него становится "не теорией" - а только настроением отдельной человеческой личности, ибо "каждый миг жизни дает новое слово".
И с этим убеждением, с этой программой Арцыбашев остается с союзе на всем пути своего писательства, как всегда, как везде, - неуступчивый упрямец и здесь. Конечно, и эта проповедь диктовалась прежде всего его неугомонным и горящим темпераментом. В нем вообще жил мятежный дух противоречия и борьбы. Он любил не соглашаться. Ему нравилось быть одному, в стороне, при своем собственном особом мнении. Своеволие было и тут.
Он никогда не боролся с капризами своей мысли и находил блаженную отраду в удовлетворении своих инстинктов, своих настроений вражды и войн. Эта сила сказалась особенно в нервности, но и в горячей напористости его публицистических статей, печатавшихся все эти годы в варшавской газете "За свободу".
В своих обличениях большевизма Арцыбашев был ценный, надежный и верный враг. При всех своих ошибках, часто и здесь вызывая естественное несогласие и даже протесты, по обыкновению неосторожный и не всегда знающий меру; подчас допускавший ненужную грубость, зажигавший напрасные споры там, где не должно быть никаких споров, своей открытой и плат менной ненавистью к большевикам Арцыбашев должен невольно вызывать сочувствие даже у тех, перед кем он был глубоко и непрощаемо виноват.
За искренность его негодования, за страстность его обличений, горячность гнева, стойкость нападок ему простятся многие грехи, забудутся многие вины: о них не станем вспоминать сейчас, перед этой свежей могилой.
...Еще одна страница моих воспоминаний перевернулась.
Газета "Новое русское слово". Нью-Йорк, 24 апреля 1927
