М. А. Бакунин - [8]

— А что еслибъ тебѣ пришлось получить всѣ записки, которыя ты мнѣ написалъ? Вѣдь ты бы давно услалъ меня въ Калькутту!

Когда вышли въ свѣтъ посмертныя сочиненія Герцена, Бакунинъ былъ уязвленъ его воспоминаніями, называлъ ихъ каррикатурою и пасквилемъ. Это преувеличеніе: въ памфлетѣ Герцена нѣтъ ничего унижающаго или оскорбительнаго для Бакунина, кромѣ — тона. А тонъ, дѣйствительно, жуткій, когда вспомнишь, что этими презрительными, снисходительно-насмѣшливыми нотами Герценъ ликвидировалъ отношенія тридцатилѣтней дружбы. Конечно, amicus Plato, sed magis amica Veritas. Но и Veritas могла бы быть высказана въ формѣ болѣе деликатной и менѣе субъективной. Бакунинъ писалъ самому Герцену гораздо болѣе суровыя строки и гораздо болѣе рѣзкимъ слогомъ (напримѣръ, о Каракозовѣ, о гнѣвѣ Герцена на брошюру Серно-Соловьевича), но врядъ ли позволилъ бы онъ себѣ писать о Герценѣ, обращая образъ его въ посмѣшище и игрушку толпы. Онъ былъ мягче, проще и таилъ въ сердцѣ своемъ больше веселья, чѣмъ ироніи, неукротимый, сверкающій талантъ которой въ Герценѣ оказывался часто сильнѣе его доброй воли.

Нѣтъ, Бакунинъ не былъ ни гордымъ, ни самолюбивымъ, ни самомнящимъ человѣкомъ. Письма и литературные труды его превосходны стилистически. Языкъ ихъ близко напоминаетъ слогъ Лермонтова въ прозѣ. Однако, Бакунинъ далекъ отъ того, чтобы цѣнить свой литературный талантъ по достоинству. „Ты стилистъ, классикъ, — пишетъ онъ Огареву, — такъ тебѣ, пожалуй, не понравится мое писаніе… — Батюшка, Александръ Ивановичъ! будь крестнымъ отцомъ этого безобразнаго сочиненія (предполагавшійся памфлетъ противъ Маркса), его умывателемъ и устроителемъ. Издать его сдѣлалось для меня, по всему настоящему положенію, просто необходимостью. Но я не художникъ, и литературная архитектура мнѣ совсѣмъ не далась, такъ что я одинъ, пожалуй, съ задуманнымъ зданіемъ не справлюсь“…

Бываютъ люди, которыхъ частная жизнь слагается изъ преимущественныхъ чертъ — любви, болѣзни, дружбы, долга и т. д. На психологіи преобладающаго чувства строилъ свои грандіозные романы великій Стендаль и создалъ тѣмъ идеологическую школу беллетристики. Если разбирать послѣдовательно всю частную жизнь Бакунина, то въ ней господствующею чертою было — „быть упрекаемымъ“. Этотъ человѣкъ жилъ и работалъ вѣчно подъ Дамокловымъ мечомъ чьей-либо нотаціи — отъ своихъ и чужихъ, отъ близкихъ и далекихъ, отъ современниковъ и мемуаристовъ. Однимъ изъ нелѣпѣйшихъ, но наиболѣе частыхъ упрековъ Бакунину повторяли, что онъ не сдержалъ честнаго слова, даннаго Муравьеву-Амурскому и Корсакову — не бѣжать изъ Сибири, а сбѣжалъ, при первой представившейся возможности. Наивность этой барской претензіи сохранять рыцарскій point d'houneur въ подневольныхъ условіяхъ ссыльно-поселенческихъ, въ отношеніяхъ узника къ тюремщику, возмущала еще Герцена. Онъ, въ свое время, защитилъ Бакунина въ справедливо рѣзкихъ словахъ. Но общее мнѣніе было противъ Бакунина. Даже такой умный, казалось бы, человѣкъ, какъ Кавелинъ, жаловался, что Бакунинъ „ушелъ изъ Россіи нехорошо, нечестно“. Недавно я нашелъ подобную же ламентацію въ публикуемыхъ „Русскою Мыслью“ запискахъ A. M. Унковскаго. Любопытно, что и самъ Бакунинъ терзался нѣкоторое время мыслью, что „пришлось обмануть друзей“. И лишь Герценъ, съ обычнымъ ему здравомысліемъ, справедливо говорилъ».

— Экая важность, что Корсаковъ получилъ изъ-за тебя выговоръ. Очень жаль, что не два.

Масса упрековъ падаетъ на денежную безалаберность Бакунина. Дѣйствительно, должникъ онъ былъ хаотическій и плательщикъ неаккуратный. Изъ всѣхъ мемуаристовъ о Бакунинѣ жалостнѣе всѣхъ плачется на этотъ порокъ соціалистъ 40-хъ годовъ, Арнольдъ Руге. Въ журналѣ его «Halle'sche Iahrbücher» Бакунинъ напечаталъ, подъ псевдонимомъ Жюля Елизара, знаменитую статью свою «Реакція въ Германіи», гдѣ впервые провозглашенъ былъ основной принципъ, впослѣдствіи усвоенный, какъ девизъ, анархическою революціей: Страсть къ разрушенію есть вмѣстѣ съ тѣмъ и творческая страсть — Die Lust der Zerstorung ist zugleich eine schaffende Lust. Вообще, эта статья сдѣлала эру въ соціально-революціонномъ движеніи умовъ въ «молодой Германіи», почему впослѣдствіи Бакунина и величали иногда немножко преувеличеннымъ титуломъ — «отца германскаго соціализма»… Руге обожалъ Бакунина, хотя и ненавидѣлъ его славянскія симпатіи и мечтанія о всеславянской федераціи, но обожаніе не смягчало въ бѣдномъ нѣмцѣ тоски по суммамъ, которыя великій революціонеръ занималъ у своего эксъ-редактора пудами, а выплачивалъ золотниками. Между Огаревымъ, Герценомъ и Бакунинымъ царилъ, сорокалѣтними отношеніями накопившійся, хаосъ денежныхъ счетовъ. Со смертью Александра Ивановича хаосъ еще болѣе осложнился, такъ какъ Бакунинъ, подстрекаемый Нечаевымъ, потребовалъ отчетности по пресловутому Бахметьевскому фонду… Разумѣется, въ хватаніи денежныхъ займовъ налѣво и направо, въ житьѣ на чужой счетъ, въ неуплатѣ долговъ нѣтъ ничего хорошаго. Обѣлить эту черту въ характерѣ Бакунина невозможно. Однако — «виновенъ, но заслуживаетъ снисхожденія». И поводъ къ таковому даетъ, прежде всего, конечно, та привычка къ кружковщинѣ, построенной на началахъ шиллеровской дружбы, которою началась и въ которой тянулась юность Бакунина, — барича, богатаго номинально и in spe, но фактически совершенно нищаго. Свою поѣздку за границу Бакунинъ совершилъ на счетъ кружка Герцена. Интересны мотивы, представляемые имъ для этого займа: «я жду духовнаго перерожденія и крещенія отъ этого путешествія, я чувствую въ себѣ такъ много сильной и глубокой возможности, и еще такъ мало осуществилъ, что каждая копѣйка для меня будетъ важна, какъ новое средство къ достиженію моей цѣли… Беру у васъ деньги не для удовлетворенія какихъ-нибудь глупыхъ и пустыхъ фантазій, но для достиженія человѣческой и единственной цѣли моей жизни… Я никогда не позабуду, что, давъ мнѣ средства ѣхать за границу, вы спасли меня отъ ужаснѣйшаго несчастья, отъ постепеннаго опошленія. Повѣрьте, что я всѣми силами буду стараться оправдать вашу довѣренность и что я употреблю всѣ заключающіяся во мнѣ средства для того, чтобы стать живымъ, дѣйствительно духовнымъ человѣкомъ, полезнымъ не только для себя одного, но и отечеству, и всѣмъ окружающимъ меня людямъ». О, счастливыя времена, когда россійскій интеллигентъ могъ достать денегъ у другихъ интеллигентовъ на предпріятіе «духовнаго перерожденія и крещенія», на страховку отъ «опошленія» и подъ единственное обезпеченіе — подъ обѣщаніе «стать духовнымъ человѣкомъ»!.. Въ первомъ десятилѣтіи XX вѣка все это кажется какимъ-то миѳомъ…