М. А. Бакунин - [3]

Несчастіе жизни Бакунина заключалось именно въ томъ условіи, что трудно апостольство безъ Мессіи, а Мессіи-то настоящаго, способнаго покорить себѣ его логическую голову, онъ никогда не имѣлъ; въ тѣхъ же, кого временно и сгоряча принималъ за Мессію, быстро и доказательно разочаровывался; и, наконецъ, былъ слишкомъ уменъ и порядоченъ, чтобы лично самозванствовать и шарлатанить, воображая Мессіею самого себя или ловко навязывая себя въ таковые же Мессіи-аплике довѣрчивой толпѣ адептовъ. Дебогорій-Мокріевичъ, въ своихъ запискахъ (Paris, 1894), замѣчательно ярко рисуетъ, какъ запросто, братски, сразу на «ты» сошелся съ нимъ, готовымъ преклоняться и благоговѣть, юношею, старый, великій революціонеръ, въ первое же свиданіе ихъ въ Локарно. И деньгами подѣлился (а вѣдь самъ жилъ нищій нищимъ въ это время!), и чаю выпили вмѣстѣ неистовое количество, и шумѣлъ, и ругался, и всѣ свои тайники и подноготныя показалъ. Не умѣлъ этотъ человѣкъ играть скучно-возвышенную роль живого бога, такъ и «пёрла» изъ него интимная человѣчность, буршество, фамильярность, панибратство истиннаго сына земли, истиннаго человѣка толпы. Сравнительно съ доступностью и общительностью Бакунина, даже Герценъ — широкій размашистый, веселый Герценъ — оказывается не болѣе, какъ любезнымъ свѣтскимъ бариномъ и «тонкою штучкою». Житейскія отношенія Бакунина — это цѣпь молнійныхъ интимностей и столь же быстрыхъ ненавистей. При чемъ, — надо сказать, — интимности возникали съ равнымъ пыломъ и усердіемъ обѣихъ сторонъ, а ненависти доставались, на память, одному Бакунину. Самъ онъ ненавидѣть рѣшительно не умѣлъ (говорю, конечно, о личной, а не о политической ненависти) и сказалъ въ одномъ письмѣ своемъ по истинѣ великія слова о мщеніи: «Для такого глубокаго чувства нѣтъ въ моемъ сердцѣ мѣста». Онъ не умѣлъ создавать причины и поводы къ мести, — не умѣлъ обижаться. Одна изъ тяжело принятыхъ имъ обидъ, и все-таки не повлекшая за собою разрыва, отмѣчена имъ, по крайней мѣрѣ, съ горькимъ и долго больнымъ чувствомъ. Это — когда лондонскіе изгнанники, не довѣряя такту Бакунина въ шведской экспедиціи, отправили контролировать его Герцена младшаго, и тотъ, со всѣмъ самодовольствомъ двадцатилѣтняго распорядителя доктринёра, принялся муштровать стараго революціонера, какъ младшаго товарища, дѣлалъ ему начальственныя замѣчанія, указывалъ свысока его ошибки и увлеченія и т. д. Этой обиды, вызвавшей между Бакунинымъ и А. И. Герценомъ старшимъ обостренную полемику на письмахъ, Бакунинъ не могъ позабыть нѣсколько лѣтъ. Добродушный тонъ, по отношенію къ А. А. Герцену 2-му, появился у него только въ 1870 году, послѣ смерти Александра Ивановича, которая поразила Бакунина страшно. Да и тутъ осталось больше какой-то почтительной, играющей на права старчества, втайнѣ робѣющей шутливости, чѣмъ искренне теплаго чувства. Такъ пишутъ къ человѣку и о человѣкѣ, съ которымъ жизнь поставила васъ въ постоянныя, близкія и наружно дружескія отношенія, но о которомъ вы навѣрное знаете, что онъ вамъ чужой и васъ не любитъ. И достало этого напряженнаго тона лишь на очень короткое время. Отношенія между Бакунинымъ и Герценомъ младшимъ испортились окончательно, когда Ал. Ал. высказался противъ продолженія «Колокола» въ Цюрихѣ, вполнѣ справедливо находя, что Бакунинъ, Огаревъ и Нечаевъ будутъ безсильны вести дѣло, обязанное своимъ успѣхомъ исключительно колоссальному литературному таланту самого покойнаго Александра Ивановича. Не мало горечи внесла сюда и извѣстная исторія такъ называемаго Бахметьевскаго революціоннаго фонда, который, подъ давленіемъ Бакунина, Огаревъ выдалъ на руки Нечаеву, вопреки желанію и дурнымъ предчувствіямъ Герценовой семьи. Нечаевъ, какъ революціонеръ, былъ человѣкъ безкорыстнѣйшій и неспособный воспользоваться общественною копѣйкою для личныхъ цѣлей, но фондъ этотъ безполезно растаялъ у него въ фантастическихъ и несимпатичныхъ предпріятіяхъ, которыми, согласно своей фантастической программѣ, сопровождалъ онъ революціонную пропаганду.

Вообще, въ семьѣ Герцена Бакунинъ фаворомъ не пользовался. Бакунинъ чувствовалъ это очень хорошо, хотя и дѣлалъ bonne mine au mauvais jeu. Не заблуждался онъ относительно чувствъ къ нему и самого Александра Ивановича. «А пришлите мнѣ посмертную, недавно напечатанную книгу Герцена, — пишетъ Бакунинъ Огареву въ концѣ 1871 года. Непремѣнно пришли. Онъ, говорятъ, много толкуетъ и, разумѣется, съ фальшивою недоброжелательностью, кислосладкою симпатіей обо мнѣ. Надо же мнѣ прочесть, а, пожалуй, и отвѣтить».

Наилучшимъ доказательствомъ, что Бакунинъ не только хвалился и щеголялъ великодушіемъ, выставляя себя неспособнымъ къ мщенію, является его отношеніе къ Карлу Марксу. Великій теоретикъ соціалъ-демократіи переживалъ періодъ германско-націоналистическихъ пристрастій въ то самое время сороковыхъ годовъ, когда Бакунинъ пылалъ мечтами переустройства всего славянскаго міра на началахъ соціалистической федераціи. Нѣмецкая печать, даже самая передовая, и Карлъ Марксъ во главѣ ея, относилась съ отвращеніемъ и ненавистью къ Пражскому славянскому съѣзду 1848 года, гдѣ Бакунинъ сыгралъ господствующую роль, и къ послѣдующей Пражской революціи, гдѣ тотъ же Бакунинъ планировалъ вооруженное сопротивленіе противъ Виндишгреца и Шварценберга. Въ слѣдующемъ 1849 году, бывшій артиллерійскій офицеръ николаевской арміи М. А. Бакунинъ оказался диктаторомъ и главнокомандующимъ революціонной защиты Дрездена: самый знаменитый актъ въ біографіи Бакунина. По взятіи Дрездена королевскими войсками, М. А. былъ схваченъ въ Хемницѣ, посаженъ въ крѣпость Кенигштейнъ, а затѣмъ выданъ саксонскимъ правительствомъ австрійскому. Оба правительства приговорили его къ смертной казни и оба помиловали, вопреки собственной волѣ Бакунина: «предпочитаю быть разстрѣляннымъ!» отвѣчалъ онъ на предложеніе подать саксонскому королю просьбу о помилованіи. Смертная казнь была замѣнена пожизненнымъ-заключеніемъ въ австрійской крѣпости Ольмюцъ. Здѣсь Бакунинъ пробылъ шесть мѣсяцевъ, прикованный къ стѣнѣ, Русское правительство потребовало его выдачи, какъ заочно осужденнаго эмигранта. Австрійцы обрадовались случаю отдѣлаться отъ опаснаго арестанта, и въ маѣ 1841 г. Ольмюцъ смѣнился для Бакунина Петропавловкою, потомъ Шлиссельбургомъ. Здѣсь онъ оставался до смерти Николая I. Александръ II вычеркнулъ имя Бакунина изъ своей коронаціонной амнистіи, но, склоняясь на просьбу его матери, измѣнилъ родъ наказанія: изъ Шлиссельбургской одиночки Бакунинъ былъ переброшенъ на вѣчное поселеніе въ Восточную Сибирь.