Лживый язык - [6]

Я пришел на пару минут раньше, но мне не хотелось прогуливаться по жаре. Поэтому я сделал глубокий вдох и перешел по мостику к дому. Позвонив в дверь, я посмотрел в незрячие глаза мраморного дракона и улыбнулся сам себе. Крейс, вне сомнения, обладал чувством юмора, хоть юмор у него и был черный. Это я понял из его книги, которую закончил читать сегодня рано утром.

«Дискуссионный клуб» повествует о группе мальчишек-шестиклассников из английской частной школы, которые каждую неделю собирались вместе, чтобы обсудить какую-либо насущную проблему или вопрос. После того как были исчерпаны традиционные темы — смертная казнь, защита прав животных, слабые и сильные стороны социализма, олигархия в сравнении с демократией, — председатель «клуба» Чарльз Дженнингс предложил тайно обсудить возможность убийства их респектабельного учителя литературы мистера Дадли Рива. Мальчики приняли его предложение, думая, что это шутка, но в один прекрасный день Дженнингс заманил учителя в лес и забил его насмерть дубинкой. Мотив убийства отсутствовал — учитель не был ни насильником, ни садистом, напротив, он слыл мягким, добрым человеком, — и, получалось, жизни лишился Дадли Рив лишь потому, что к смерти его приговорили члены дискуссионного клуба. Дженнингса так и не разоблачили. Роман завершается тем, что он и его приятели оканчивают школу, поступают в университеты, приобретают хорошие профессии и живут припеваючи, похоронив в прошлом ужасную тайну. На задней стороне бумажной обложки моего экземпляра романа, купленного в букинистической лавке в Дорсодуро,^[4] были напечатаны выдержки из критических отзывов. Критики восторгались сардоническим юмором писателя, хвалили его за то, как он, умело вплетая злую иронию в сюжет преступления, мастерски изобличает пороки английского общества. Да, Крейс многому мог бы меня научить.

Я вновь позвонил. Со слов синьоры Гондолини я понял, что Крейсу едва за семьдесят. В таком возрасте по лестнице быстро не спустишься. Но дверь отворилась, едва я убрал палец с кнопки звонка.

Передо мной стоял человек, который выглядел гораздо старше, чем я себе его представлял. Это был сгорбленный, согнувшийся почти пополам старик, и, когда он медленно поднял голову, чтобы посмотреть на меня, я увидел, что кожа на его шее утратила всякое подобие человеческой плоти. Он прищурился на солнце, сузив свои крошечные серо-зеленые глазки, и, вместо того чтобы шагнуть вперед, приветствуя меня, отступил в тень.

— Адам Вудс? — спросил он.

Голос у него был твердый, резкий, властный, выдававший в нем представителя высшего класса.

— Да… Простите, что явился чуть раньше, — произнес я смущенным тоном.

— Пустяки. — Он медленно поднял правую руку и обменялся со мной рукопожатием. У меня было такое ощущение, будто я взял в ладонь безжизненное тельце маленькой птички. — Входите. Сюда. — Старик завел меня во внутренний дворик, по периметру которого тянулась галерея.

Стены дворика, а также колонны и лестница, ведущая на первый этаж, были увиты ползучими растениями. Тут и там стояли большие кадки с разросшимися лавровыми деревьями и розовой гортензией. В центре я увидел нечто похожее на верхнюю часть коринфской колонны с украшенной акантом капителью, на которой стоял голый херувим, покрытый зелено-черным мхом.

— Как видите, здесь у меня царит некоторое запустение, — сказал Крейс. — Это одна из причин, вынуждающих меня нанять кого-то вроде вас, мистер Вудс. А теперь давайте пройдем наверх и чего-нибудь выпьем.

Старик стал медленно подниматься по каменным ступенькам, правой рукой опираясь на металлические перила; усики плюща ласкали его пальцы. Я отметил, что его усеянная старческими пигментными пятнами желтеющая тусклая кожа похожа на истончающийся древний пергамент. Некогда кремовый, а теперь пожелтевший полотняный костюм, мешком сидевший на его чахлой фигуре, напоминал разлагающуюся плоть мертвеца.

С верхней ступеньки Крейс сразу же шагнул в портего — большой центральный холл, протянувшийся по всей длине здания. Окна с широкой средней поворотной створкой в каждом конце огромного помещения были настолько грязные, что почти не пропускали дневной свет. Интересно, как мог я разглядеть в одном из них мелькнувший силуэт вечером того дня, когда приносил письмо? Гравюры и эстампы на стенах опутывала паутина; сложная лепнина, декоративные детали потолка и карнизов давно уже утратили некогда присущее им великолепие; белый с прожилками мраморный пол покрывали комки пыли и пуха. У себя за спиной я заметил еще одну лестницу, ведущую из холла к двери, запертой на висячий замок.

— Туда я никогда не хожу, — объяснил Крейс, перехватив мой взгляд. — Много лет не заглядывал. Там абсолютно пусто. На нижнем этаже тоже не бываю. Там сыро, постоянно затапливает. Следуйте за мной.

Он повел меня через центральный холл, стены которого украшали замечательные рисунки и гравюры, к двустворчатым дверям, за которыми находилась гостиная. Там на стенах, обитых богатой красной тканью, висели в изысканных золоченых рамах картины мастеров эпохи Возрождения. Окна, выходившие на улицу, были закрыты тяжелыми красными портьерами. Комнату освещали две лампы, стоявшие по краям мраморного камина, над которым помещалось большое старинное зеркало. С потолка свисала огромная люстра, иногда издававшая хрустальный звон.