Лжесвидетель - [19]

Зима. То немногое, что удалось спасти. Они сидели и смотрели в сторону окна. С большим удовольствием они смотрели бы в окно у себя дома, в Германии. Но и французский ландшафт оказался вполне европейским, хотя и были к нему кое-какие претензии.

Загородный замок принадлежал сейчас военному коменданту Парижа, и хозяин предоставил его для обсуждения проблем безотлагательных.

Иногда им, тоскливо поглядывающим в сторону окна, казалось, что все это только снится.

Они и представить себе не могли, что когда-нибудь вот так вот, по чьей-то прихоти, будут сидеть и говорить о вещах не просто неприятных, но глубоко чуждых, не заслуживающих ни их времени, ни внимания.

Но они сидели и говорили. Мало того, они, самые занятые люди рейха, бросили все свои дела и занялись делом, яйца выеденного не стоящим.

Как обустроить евреев.

Как обустроить евреев? Сунуть им всем в задницу по бикфордову шнуру и подпалить!

Если фюрер хотел оскорбить всех своих соратников сразу – у него получилось. Теперь приходилось сидеть с надменными лицами, делая вид, что все это их не интересует, так, праздная беседа. Проделки шалунишки фюрера.

И хотя перед ними висела большая, специально освещенная карта острова, они старались в ее сторону не смотреть. Они смотрели в сторону окна, за которым какая-никакая, а Европа.

Самого фюрера не было. И непонятно, кто вообще вел сегодняшнее заседание. Возможно, Шпе. Ведь именно он совершил с фюрером эту таинственную прогулку по Мадагаскару.

Но в то же время без указующего перста было нельзя, ничья воля не присутствовала. Все протекало вяло и немощно, без охоты. Иногда воспоминание, что решение все-таки придется принять, выводило их из оцепенения, но какая-то общая солидарность в нежелании решать, и даже апатия успокаивала, гарантировала безнаказанность. В конце концов здесь сидели лучшие умы рейха, если уж они не могли ничего придумать…

– Так чем же все-таки они будут заниматься, эти евреи? Чем там вообще можно заниматься, на этом острове? – спросил Рибб ентроп .

– Рыбу удить, – ответил Гер.

Остальные тоскливо смотрели в окно. Там протекала настоящая жизнь, конечно, как и все на свете, зависящая от воли фюрера, но все же гораздо меньше, чем они сами, собранные в загородном замке военного коменданта Парижа для решения архиважного вопроса.

– На островах не бывал, – пояснил Гер, – но представляю, что там больше и делать-то нечего. Не так ли, Шпе?

Шутить никому не хотелось, не для того собрались. И потому Шпе только неопределенно пожал плечами.

– Вопрос вот как ставится, – сказал Гебб. – Каким быть этому новому формообразованию: аграрным или промышленным? Там, как я понимаю, есть леса? – спросил он все у того же Шпе.

– Да, – ответил тот. – Но почвы в основном не слишком плодородны.

Они предпочитают возделывать рис. Большинство деревьев вырублено.

Джунгли вдоль побережья.

– Огромный, огромный остров, – в какой-то странной задумчивости прошептал Гимм. Отчего некоторые из присутствующих поежились.

– Да. Очень большой. Больше многих европейских государств.

– А в военном отношении он представляет для нас какой-нибудь интерес? – спросил Рибб ентроп .

– В военном отношении всё представляет какой-нибудь интерес, – сказал Гер. – Устроить базу, сесть, подзаправиться, отдохнуть, искупаться – и в путь.

– Мне кажется, у фюрера совсем другие намерения, – сказал Шпе.

– Догадываемся, – сказал Гер. – Пусть они там бильярдные столы делают, а сукном мы покроем в Европе.

Все улыбнулись. Бильярды еврейской работы – это показалось забавным.

Во всяком случае, полностью соответствовало бессмыслице их нынешнего занятия.

– Надо бы у них самих спросить, чем они хотели бы там заниматься, – сказал Альфред Р.[24]

– Некого спрашивать, – сказал Гимм.

И никого почему-то это объяснение не удивило, действительно, некого, евреев среди них не было.

– Можно устроить всегерманскую здравницу, – сказал Альфред Р. – У них много врачей высокого класса. Выдавать бесплатные путевки на предприятиях. Это имело бы успех.

– Там дожди, – тоскливо сказал Шпе. – Там почти все время дожди.

И все почему-то сразу соскучились по хорошему немецкому дождю, который налетит сзади, с затылка, забарабанит, оглушит, продлится ровно столько, сколько нужно, и исчезнет, оставив по себе здоровое, приятное воспоминание.

– И вообще, – сказал Шпе, – фюрер считает, что наше присутствие на острове надо довести до минимума.

– Ладно, пусть делают, что хотят, – сказал Гебб. – Осмотрятся, разберутся. Время терпит.

– Да времени у них теперь будет бездна! – сказал Гер.

Все набросились на него.

– Вы что имеете в виду? Знаем мы, что вы имеете в виду!

– Перестаньте орать. Из всех вас я самый большой гуманист.

– А фюрер?

– При чем тут фюрер?

– У фюрера самое доброе сердце в мире.

– Кто спорит?

– Действительно, – сказал Альфред Р. – Мне бывает неловко слышать от него похвалу. Что моя снисходительность по сравнению с его добротой?!

– Только излишне сентиментален, – сказал Гебб.

– Это очень мило, и так соответствует характеру нации.

– Определяющая черта, – сказал Эйх. – Вот у меня был случай…

Но его перебили:

– А евреи? Можно ли то же самое сказать о евреях?