Лжедмитрий Второй, настоящий - [49]
Варлаам кричал и требовал князя. Трое слуг не могли с ним справиться.
Князь Константин вышел на крик монаха и заявил:
– Да у меня сын родной родился в христианской вере, а теперь держит ляшскую. И мне его не унять. Гоните его вон!
– Ну и человек, – удивлялся потом Отрепьев на Варлаама Яицкого, – ест мое, пьет на мое, мое носит и на меня же доносит. Истинно русская душа.
После долгого общения со своими «правильными» и достаточно мерзкими друзьями он видел один путь: идти к совсем иным людям.
Он ушел к запорожским казакам.
Там он, как стало известно вездесущему Варлааму, оказался в роте самого отчаянного куренного атамана – Герасима Евангелика.
Рыбак рыбака видит издалека. Не зря отчаянного головореза Герасима прозвали Евангеликом. Что-то религиозное в нем было. Может быть, некая слезливость после особенно кровавых дел.
Не говоря о себе, Отрепьев на всякий случай сеял среди казаков новейший московский слух о чудесном спасении царевича Дмитрия.
Казакам сей слух был глубоко по сердцу. Потому что Годунов с его мягкой железной лапой все больше и больше прибирал казачество под себя.
И уже очень многие казачьи проблемы решались не на кругу, а в проклятой, не совсем ясной и очень опасной Москве.
Наконец-то прибыл долгожданный святой отец Франц Помасский. Дмитрия немедленно привели к нему.
Беседа состоялась в комнате отца Ричарда Мальчевского. Того самого, который устраивал Дмитрия в оршак. Отца Ричарда в комнате не было.
– Покажите мне, друг мой, вещицу, которую вы показывали отцу Ричарду.
Дмитрий протянул камзольскую пуговицу.
– Что вы можете мне о ней рассказать? – спросил отец Франц.
Дмитрий ответил так же, как он отвечал отцу Ричарду:
– Я думаю, вы знаете о ней больше, чем я.
– Пожалуй, вы правы. Так или иначе вы тот человек, которого мы давно ждем, – царевич Дмитрий.
– Это вы сказали, святой отец, – произнес царевич, и священник с интересом посмотрел на него.
– Значит, будем выходить в открытый свет. И сделаем это так. Я дам вам капсулу, ваше царское величество, и вы примете ее. После этого с вами случится приступ, и вы будете почти при смерти.
Дмитрий насторожился.
– Через это придется пройти. Когда к вам придет священник исповедовать вас, расскажете ему, кто вы есть на самом деле. Царский крест при вас?
– При мне.
– Покажете его отцу Дзюровскому. Он православный и ничего о вас не знает. И вообще о вас здесь, да и во всей Польше, никто ничего не знает, кроме меня. А я знаю только ту малость, которая мне положена.
Дмитрий давно уже понял, что все, кто о нем знает больше, чем положено, быстро отправляются в значительно лучшие края, чем местные. Ему не хотелось, чтобы это случилось со священником Ричардом Мальчевским и особенно со старым воином Ришардом Бучинским.
– Здесь есть еще один православный священник, Арсений Богдановский, – продолжил Франц Помасский. – Ему лучше не исповедоваться, он может никому не открыть тайну вашей исповеди. А надо, чтобы она дошла до князя. В этом смысле отец Дзюровский лучше.
– Понял, – сказал Дмитрий.
От перспективы принять «полумертвую» пилюлю у него похолодело в животе. И кроме того, его сильно тревожила перспектива находиться в ситуации, им абсолютно не управляемой. Это было не в его правилах. А как быть?
В Красной палате Кремлевского дворца было двое – царь Борис и патриарх Иов. Разговор был настолько секретный, насколько может быть секретным разговор между двумя главными людьми в государстве при надвигающейся страшной опасности.
Несмотря на все принятые меры, лицо, выдававшее себя за царевича Дмитрия, тайно сумело выйти за пределы Московии, пробраться в Литву и основательно там наследить. О появлении его в разных местах то и дело сообщали тайные агенты.
Складывалось такое впечатление, что это не человек, а нечистый дух, так быстро он менял облик и города.
Закопошились и ожили старые борисовские враги и в Москве, и даже в самых дальних пределах…
Из Антониева-Сийского монастыря пристав Воейков писал про главного врага Годуновых Федора Никитича Романова (отца Филарета):
…А что старец Филарет просит Вас из его кельи выгнать чернеца Ивашку Прохорова, что, мол, не годится бельку с чернецом в одной келье жить, так это он пишет нарочно. В самом деле не хочет, чтоб чернеца от него забирали. Они с этим малым душа в душу живут, и от Ивашки ничего узнать про отца Филарета нельзя, хотя для этого его и сажали.
Отец Филарет сильно изменился. Было все печалился, плакал о своих детях, что в Белоозере, а теперь загордился. Ходит важно, живет не по монастырскому чину.
Жаловались мне старец Иринах и старец Леонид, что он сильно бранил их, в келью к себе заходить запретил. К старцу Иринаху с посохом подскакивал и бил его. Мне он все грозит: «Вот посмотрите, каков я буду. Не обрадуетесь!»
Много говорит о ловчих птицах и собаках…
Борис понимал, что кто-то, несмотря на все запреты, осведомлял князя Федора Романова о московских событиях. Значит, вопреки царской воле, были, были и еще раз были сношения между его врагами. Была организованная сеть.
И все это из-за слухов о проклятом самозванце.
– Ну что, отец Иов, – сказал Борис, – не пора ли нам обозначить его?
