Лжедмитрий Второй, настоящий - [44]

Это уже был не голод, это была гибель всех. Это была Божья кара.

Если кто-то выходил на расчищенную улицу, пытаясь перейти ее, стрельцы кричали:

– Гей! Назад! Дорогу! – и испуганные путники немедленно скрывались.

Какой-то умирающий бродяга, плохо понимая, что происходит, вышел на середину мостовой. Тут же один из стрельцов подскакал к нему, схватил за шиворот и, подгоняя коня, поволок беднягу до ближайшего переулка. Там уже бродяга, окончательно неживой, был сброшен в сточную канаву.

Проскакал вестовой, трубящий в рог. Стрельцы подтянулись. В бешеном темпе пронеслась мимо них запряженная четверней легкая царская карета в сопровождении сотни верховых стражников.

Всадники были в красном. Это были отборные стрельцы из приказа Семена Никитича. Окна в карете были занавешены, но по лихости, с которой карета делала поворот, чувствовалось, что она пустая, в ней никого нет.

Голубые стрельцы спешились, стали разминаться, переговариваться. Некоторые даже вытащили стрелы из колчана и вставили в луки: а вдруг появится ворона. По нынешним моровым временам ворона была куда слаще курицы. Но и вороны не радовали своим присутствием этот полумертвый город.

Через час снова проскакал вестовой с рожком и снова в бешеном темпе пронеслась охраняемая всадниками карета. В этот раз опытный глаз стрельцов подсказывал им, что в карете кто-то есть.

Как только карета исчезла, голубая сотня стрельцов из длинной гусеницы быстро стянулась в короткую живую пружину и скрылась в воротах Кремля.

Марфу Нагую ввели в Столовую палату царского дворца. Здесь ее ждали трое: Борис Федорович, Семен Никитич и Мария Годунова.

На столе, покрытом красной с золотом скатертью, стоял подогреваемый свечкой квас в серебряной чаше и лежали сласти.

– Садись, сестра Марфа, – сказал Семен Никитич, – надо поговорить.

Мария Нагая не решилась сесть. Она стояла, опершись о край стола, и настороженно и опасливо смотрела на людей, вызвавших ее.

– Где твой сын? – вдруг первой в разговор зло вступила Мария Годунова.

Семен Никитич и Борис оба недовольно посмотрели на нее.

– В Угличе, – спокойно ответила инокиня. – У церкви Спаса-Преображения.

– А это что? – спросил Семен Никитич, показывая ей два письма из конфискованного архива Афанасия Нагого.

Нагая молчала.

– Это что? – прочитал Семен Никитич: – «Дорогой мой! Единственный мой!.. Я верю, что ты жив… Пусть животворящий крест спасает тебя… Прими мое благословленье…» Это что? Это как понимать?

Нагая молчала.

– Говори! – закричала вдруг Мария Годунова.

– Так, мечтания! Надежды! – ответила Нагая.

– Ах, мечтания! – взъярилась Годунова. Она схватила свечку со стола и стала тыкать ей в лицо Марфе. – Я тебе покажу мечтания! Я тебе устрою надежды!

– Стой! – закричал Борис. – Стой!

Он схватил жену за руку.

– Не дело здесь в палатах так разговаривать, – вмешался Семен Годунов. – Ее надо в мой приказ отвезти. Там мы с ней быстро справимся.

– Пусть ее! – вдруг произнес Борис. – Увезите ее обратно на Выксу.

– Ага, жалеешь! – недовольно сказал Семен Никитич.

– Жалею!

– Смотри, как бы себя жалеть не пришлось!

Годунов закрыл глаза и спокойно выговорил длинную фразу:

– Слушай, Семен! Ты мне очень нужен. Я тебя почти люблю. Но если ты будешь мне перечить и будешь со мной так дерзко разговаривать, один раз еще я тебя, может, и прощу! А дальше сам знаешь, что с тобой будет! Очень много в приказе у тебя полезных людей: один ценнее другого! И все до главной работы рвутся.

В этот же день царицу-инокиню Марфу снова повезли по этапу в тот же благословенный монастырь – Никольскую Пустынь на Выксе.

После Москвы, благоустроенного Новодевичьего монастыря, после хорошей еды и тонкого белья, после душу обжигающих московских событий ее снова ждала среднекрестьянская бедная жизнь и мелкие новости маленького провинциального города.

Но ей уже было все равно. Одна-единственная яркая мысль жгла ее: ее сын жив! Царевич Дмитрий жив! Даже тени ее сына боится правящая семья! И если за столько лет они не напали на его след и не убили его, значит, он не один. Значит, за ним есть неведомая сила. За ним есть люди и деньги. Бог даст, он снесет головы Годуновым! Бог даст, он снесет им головы!

Бог даст.

Часть третья ЦАРЕВИЧ ДМИТРИЙ В ПОЛЬШЕ

Была поздняя-поздняя осень. Море леса вокруг замка польского князя Адама Вишневецкого засыпало листьями дороги и овраги.

К замку через лес с трудом тянулись телеги с сеном, дровами и провизией. Колеи моментально наполнялись водой.

Католический священник Ричард Мальчевский отдыхал в своей небольшой комнате на пятом этаже, отведенной специально для него в имении. Святого отца в этом православном краю не очень-то жаловали, но не очень и обижали.

В дверь комнаты постучали и вошел мальчишка-гонец, служивший при дворцовой наружной страже.

– К вам какой-то русский монах просится, – вежливо сказал он. – Молодой…

– Ну и что?

– Впускать в ворота?

– Что это за монах? Почему ко мне?

– Он не говорит.

– Мне он не нужен, – сказал отец Мальчевский. – Отошлите его к священнику Дзюровскому. Он православный, пусть русским монахом занимается.

Мальчишка ушел и через пять минут запыхавшийся вернулся обратно.