Лжедмитрий Второй, настоящий - [39]
Федора Никитича сломали быстро – портретом. Его в тот же вечер доставили в пыточную из подвала коломенского дома Романова…
– А что это за портретик такой? Кто это в царской одежде на троне сидит? И почему это подпись под ним затерта? – спрашивал мелкий подручный Семена Годунова.
– Нет там никакой подписи! – хмуро отвечал Романов.
– А я вот как гляжу, так и вижу, что там написано, – возражал Семен Никитич.
– Что же там написано? – спрашивал седобородый красавец Федор Никитич.
– А написано там «Федор Никитич Романов, государь всея Руси». И всего-то.
– Сказать что хочешь можно, – не соглашался Романов.
– Что, велеть очистить? Мастеров позвать?
Романов не стал спорить. Он прекрасно понимал, что служба доносов у Годуновых поставлена прекрасно. Что о надписи этой Годуновым давно уже ведомо. И не случайно портрет принесли сюда с такой шустростью.
– Не надо очищать, – сказал он. – Только ты, Семен Никитич, сам ведаешь, что портрет этот старый. Еще до венчания Бориса Федоровича на царство писан.
– Портрет-то старый, хозяин еще не стар. Горяч, все вперед рвется. Сам не рвется, братья его рвутся. Моли Господа, Федор Никитич, чтобы тебе голову целу оставили! Уведите!
Запытали нескольких слуг. Бедные рабы умирали в муках, но ничего больше выгодного для Годуновых о своих владельцах не сказали.
Вместе с Романовыми взяли, пытали, потом разослали по разным монастырям и тюрьмам князей Черкасских, Шестуновых, Репниных, Сицких и других.
Не тронутыми остались Шуйские и Федор Иванович Мстиславский. Один по чрезвычайной хитрости и лицемерности, другой по чрезвычайной простоте и честности.
Москва замолкла и затаилась. Неизвестно стало, чего больше, пользы или вреда, принесла эта расправа. Романовых по Москве уважали.
Чтобы разобраться, включили один веками проверенный механизм: принародно наградили слугу бояр Шестуновых Василку Воинка за донос на своих господ. Наградили его большими деньгами, званием и поместьем с крестьянами. И таким образом на годы вперед обеспечили себя доносами и подметными письмами на господ и соседей.
Страна шла правильным путем!
«От командира пехотной роты Жака Маржерета библиотекарю королевской библиотеки милорду Жаку Огюсту де Ту.
Париж
Уважаемый милорд!
Я надеюсь, что мои первые письма благополучно достигли нашего теплого и милого моему сердцу Парижа. И что Вы, милорд, и его величество король ознакомились с моими посланиями. Поэтому пишу следующее письмо.
Сначала о главных событиях предыдущих лет.
В 1601 году начался тот великий голод, который продлился три года. Мера зерна, которая раньше продавалась за пятнадцать солей, стала продаваться за три рубля, что составляет почти двадцать ливров.
Слава богу, эти страшные дни миновали, и при некоторой сытости и благополучии о них сейчас можно говорить спокойно.
В продолжение этого времени совершались вещи столь чудовищные, что выглядят совершенно невероятными. Ибо было довольно привычно видеть, как муж покидал жену и детей, жена умерщвляла мужа, мать – детей, чтобы их съесть.
Я был свидетелем, как четыре жившие по соседству женщины, оставленные мужьями, сговорились, что одна пойдет на рынок купить телегу дров и пообещает крестьянину заплатить в доме. Но когда, разгрузив дрова, он вошел в избу, чтобы получить плату, то был удавлен этими женщинами и положен туда, где на холоде мог сохраняться, дожидаясь, пока его лошадь будет съедена в первую очередь. Когда это открылось, они признались в содеянном и в том, что тело этого крестьянина было третьим…
Словом, это был столь великий голод, что, не считая тех, кто умер в других городах Русии, в Москве умерли от голода более ста двадцати тысяч человек. Они были похоронены в трех назначенных для этого местах за городом, о чем позаботились по приказу и на средства императора Бориса. Позаботились даже о саванах для погребения.
Причина столь большого числа умерших в городе Москве состоит в том, что император велел ежедневно раздавать бедным, сколько их будет, каждому по одной московке. То есть около семи турских денье. Прослышав о щедрости императора, все бежали сюда, хотя у некоторых еще было на что жить. Но Москве уже нельзя было прожить на семь денье, и люди, впадая в еще большую слабость, умирали.
Борис, узнав, что все бегут в Москву, чтобы умереть, приказал больше ничего им не подавать. С этих пор людей стали находить на дорогах мертвых и полумертвых, что было необычайным, зловещим зрелищем.
Сумма, которую потратил император на бедных, невероятна. Не было города, куда бы он ни послал больше или меньше денег для прокормления сказанных нищих.
Но об этом вспоминать больше не хочется.
В начале августа года приехал сюда герцог Иоанн, брат короля датского Христиана, чтобы жениться на дочери императора. В его свите было около двухсот человек.
Вскоре после одного обеда он заболел, как считают, от невоздержанности, и умер спустя некоторое время. Все лечившие его врачи впали в суровую немилость императора.
Дальше мне хотелось бы остановиться на некоторых отрицательных чертах русского императора, главным образом на его подозрительности и мнительности. Но об этом с упоминанием многих фамилий я напишу в следующем письме, которое попытаюсь отправить с очень надежным нарочным.
