Лжец - [53]

«Люблю молодые болты», – гласила записка.

Адриан потрясенно взглянул на дырку. Записку заменил в ней глаз. Адриан, не сумев придумать в таких обстоятельствах ничего другого, а может, и просто потому, что уродился дураком, улыбнулся. Победительной улыбкой, каковую сопроводило дружеское, отчасти покровительственное подмигивание: то был род сияющего ободрения, с каким человек принимает неумелые каракули от только-только научившегося ходить малыша.

В соседней кабинке тут же зашаркали, переступая, ноги, звякнула о бетонный пол пряжка ремня, и после недолгой паузы в дыру просунулся большой, изрядно возбужденный, призывно подрагивающий пенис.

Махнув рукой на гигиену и чувство комфорта, Адриан рывком натянул штаны и в панике сбежал. Следующие полчаса он мотался по Глостеру в поисках места, где можно было бы подтереться, – рискнуть воспользоваться еще какими-либо общественными удобствами Адриан не решался. И по сей день он никакого обаяния в уборных не усматривал. Один запах чего стоит. А уж риск… но, наверное, в риске-то, полагал Адриан, все и дело.

И тем не менее Трефузис, каким Адриан знал его, человек с поразительно белыми волосами и ирландскими, особой прочности куртками с заплатами на локтях, Трефузис – поклонник Элвиса Костелло и водитель «вулзли», Трефузис – отчаянный болельщик и полиглот, – невозможно было вообразить его давящимся спермой какого-нибудь водилы. Это все равно что нарисовать в воображении картину, на которой мастурбирует Малкольм Маггеридж[85] или заходятся в восторге соития Дэннис и Маргарет Тэтчер. Однако, трудно себе их представить или не трудно, такого рода события все-таки происходят – предположительно.

Адриан заскакал на одной ноге, пересекая лужайку Двора Боярышника, – предосторожность, заученная им еще в школьные времена.

– Хили, вы что, читать не умеете? – обычно кричали ему вслед сторожа.

– О да, сэр. Очень хорошо умею, сэр.

– Вы разве не видели, там ясно написано: «По траве не ходить»?

– Я не хожу, сэр. Я прыгаю.

– Нечего тут ум свой показывать, мальчишка.

– Хорошо, сэр. Вам какую глупость лучше показать, сэр? Полную или вполне достаточную?

Он взлетел по лестнице и стукнул по дубовой двери Трефузиса. Двери в квартирах колледжа были двойные, и если дубовая, внешняя, оставалась закрытой, стучать в нее, требуя, чтобы тебя впустили, означало проявлять невоспитанность. Но Адриан решил, что нынешние обстоятельства оправдывают нарушение приличий.

Из-за двери донеслась приглушенная ругань.

– Дональд, это я, Адриан. Не впустишь меня? Послышался вздох, скрип половиц, дверь отворилась.

– Ну ей-богу, ты что, дуба признать не способен?

– Прости, я подумал…

– Я знаю. Знаю, что ты подумал. Входи, входи. Я записываюсь.

– О, извини.

Нерегулярные выступления Дональда по радио, «беспроводные эссе», как он их называл, в последнее время принесли ему скромную славу, лишь распалявшую обиду людей, подобных Гарту Мензису. Адриану трудно было поверить, что после всего случившегося прошлой ночью и этим утром Трефузис способен хотя бы помыслить о продолжении своих выступлений. Однако тот уже перематывал магнитофонную ленту.

– Присядь, – сказал Трефузис. – Там на столике есть довольно занятное «Батар-Монтраше», можешь налить пару стаканов.

Разлив вино по стаканам, Адриан тронулся по либраринту к кабинету, вмещавшему Дональда, его письменный стол, компьютер и магнитофон. Кабинет этот находился в середке комнаты и представлял собой внутреннее святилище площадью не более чем в шесть квадратных футов и футов восьми в высоту, построенное исключительно из книг, большинство которых было, судя по всему, на румынском языке. Имелась даже дверь. Когда-то она составляла часть декорации в студенческой постановке «Травести»,[86] очень понравившейся Трефузису. Режиссер-постановщик, Бриджит Арден, ученица Трефузиса, преподнесла ему дверь в подарок. Поначалу ее удерживали в стоячем положении – как и на сцене – особые противовесы, но потом выросшие вокруг штабеля книг придавили дверь, и теперь она стояла на месте так прочно, что лучше и не придумаешь.

Одно из преимуществ этого странного внутреннего помещения, как уверял Трефузис, состояло в том, что оно образовывало великолепную звуконепроницаемую камеру, в которой очень удобно записывать выступления по радио. Адриан же считал, что оно потворствует присущей Трефузису агорафобии или, по меньшей мере, клаустрофилии, в наличии коих у него Дональд никогда бы не признался.

Когда Адриан на цыпочках вошел с двумя стаканами вина в кабинет, Трефузис говорил в микрофон:

– …а поскольку это затруднение, во всех его благородных, монументальных пропорциях, теперь уже известно вам благодаря достойным усилиям прессы, я до поры до времени избавлю вас от описания его безвкусных подробностей, хоть и надеюсь поделиться с вами оными – непредвзято, прямо и мужественно – еще до того, как закончится год. А пока я, если позволите, прерву эти беспроводные эссе и отправлюсь посмотреть мир. Когда же мне станет ясно, что он собой представляет, я, будьте уверены, дам вам об этом знать – тем, кому сие интересно, разумеется; прочим останется лишь строить догадки. Тем временем если вы были с нами, то продолжайте быть и даже не думайте с этим покончить.