Лютый беспредел - [61]

Жека, подоспевший сзади, огрел Геннадия Ильича по затылку ребром ладони, которая у него была тверже деревянной. В глазах потемнело. Избегая повторного удара, Геннадий Ильич уперся макушкой в грудь лежащего под ним спортсмена и кувыркнулся через голову. В конце трюка он больно ударился копчиком и задохнулся от боли. Его заминкой хотел воспользоваться Жека, но налетел на поднимавшегося с пола товарища. Оба упали.

Пока они возились, освобождаясь друг от друга, Геннадий Ильич успел вскочить, схватить за спинку стул с одеждой и опустить его на голову Шурика, поднимавшегося первым. Стул был тяжелый, добротный, не то что дешевые и хлипкие. Он выдержал несколько таких ударов, в которые Геннадий Ильич вкладывал все силы.

Он не разбирал, чья перед ним голова, не целился специально, не менял тактику. Стул в его руках совершал одни и те же движения, поднимаясь к потолку и тотчас опускаясь на противников. Геннадий Ильич работал, как молотобоец, круша черепа и кости. Когда стул все же рассыпался, он схватил тумбочку и с размаху бросил ее на спину одного из парней. С залитыми кровью лицами, идентификации они уже не поддавались. Каждый получил свою пулю в лоб, и после этого прежние различия между ними стали совершенно бессмысленными.

Покончив с ними, Геннадий Ильич почувствовал, как сильно устал. Он сунул пистолет во внутренний карман, с трудом добрался до окна, выбрался на крышу и, не удержавшись на ногах, поехал вниз. Пришлось прыгать. Приземлившись не слишком удачно, Геннадий Ильич осторожно встал, опасаясь, что повредил ноги. Обошлось. Наспех умывшись снегом, он побежал по своим следам к ограде. Нужно было убираться отсюда как можно быстрее. Со всех сторон лаяли потревоженные собаки, и в окнах окрестных домов горел свет.

Если соседи и вызвали полицию, то она прибыла уже после того, как «шкода» Геннадия Ильича покинула место переполоха.

Он не сразу пошел домой, подождав, пока успокоится пульс и исчезнет дрожь в руках. Открывая входную дверь, он мысленно обругал себя за то, что запер ее плохо и оставил лишь прикрытой.

В квартире царила тишина, свидетельствующая о том, что его вылазка осталась незамеченной. Не зажигая света, Геннадий Ильич тихо разделся и осторожно забрался под одеяло. Ольга даже не пошевелилась, так крепко спала. Геннадий Ильич расслабился, устроился поудобнее и закрыл глаза.

Под утро ему стало холодно. Ольга, к которой он прижался во сне, совсем замерзла, ее спина была словно отлита из льда.

— Оля! — позвал он шепотом. — Укрыть тебя вторым одеялом?

Она не ответила. Решив, что он не включил отопление, Геннадий Ильич встал, чтобы повернуть ручку батареи. Его взгляд задержался на голове Ольги. Ему показалось, что ее волосы, разметавшиеся по подушке, длиннее обычного. В полумраке видно было плохо, он наклонился и понял, что на белой наволочке темнеют не пряди волос, а разводы крови.

«Это сон, — сказал себе Геннадий Ильич. — Я сплю».

Он не спал. Во сне люди не ощущают боли.

Он зачем-то потормошил Ольгу и медленно распрямил спину. Она была мертва. Пока Геннадия Ильича не было дома, кто-то взломал замок и убил ее выстрелом в упор. Стреляли сквозь диванную подушку, засунутую под кровать. Выстрела никто не слышал, а Ольга его, наверное, даже не почувствовала. Только все равно ее больше не было.

«Ее нет, — сказал себе Геннадий Ильич. — Я опять один. Теперь навсегда».

Мысль причинила ему боль, которая была совсем уж невыносимой. Он никогда не думал, что порог боли может быть столь высоким. Будь природа милосердна, она бы отправила его в беспамятство, оглушив болевым шоком. Вместо этого Геннадий Ильич был жив и находился в полном сознании. Это было нестерпимо, но приходилось терпеть. Такова была плата за то, что ты живешь в этом мире.

Глава 17. Власть меняется

Освещение в спортивном зале было приглушенное, кондиционеры не работали, отопление стояло на минимуме. Чувствуя, что он зябнет, Алик завел в мозгу мантру, которая помогала согреваться тибетским монахам в самые лютые морозы. Утверждалось, что действие заклинания было столь сильным, что под читающим его человеком таял снег.

Вскоре Алику действительно сделалось теплее, хотя нельзя сказать, что он окончательно согрелся. Наверное, это оттого, что повторять мантру было трудно из-за одолевающих юношу тревожных мыслей. Он плюнул на тибетские премудрости и надел пальто, которое опрометчиво снял в ожидании Сильвы.

— Замерз, ботаник? — насмешливо спросил спортсмен, мышцы которого были раздуты до такого состояния, что, казалось, могут лопнуть в любой момент.

— Прохладно, — согласился Алик.

Вынужденный общаться с простыми парнями из спортивного клуба «Бульдог», он постоянно контролировал себя, заботясь о том, чтобы тон его звучал ровно, а лицо не выражало ничего, кроме доброжелательности. Того требовало искусство мимикрии. Оказываясь в чужеродной среде, Алик всегда играл некую роль, заданную ему обстоятельствами. Не показывать же так называемому «простому народу», как сильно он ненавидит и презирает этот самый народ… И боится его в глубине души…

— Потягай железо, — посоветовал мускулистый. — Сразу согреешься.