Лютер - [15]

Лютера в совершении тяжких грехов, без которых, по его мнению, невозможно объяснить его смятение.

Впрочем, все эти трудности личного порядка нисколько не мешали его учебе, и 6 января 1505 года, в праздник Богоявления, успешно выдержав экзамен, Мартин Лютер получил степень магистра искусств, дававшую право на преподавание. Судя по всему, в Эрфурте предпочитали обходиться без промежуточной между бакалавром и магистром степени лиценциата, принятой в Парижском и других университетах. Из семнадцати студентов он закончил курс вторым. На торжественной церемонии ему и остальным его товарищам вручили отличительные знаки магистра искусств — кольцо и шапочку.

Он тут же записался на юридический факультет. Отец по-прежнему настаивал, чтобы он продолжал учебу, без которой немыслима блестящая карьера, и даже начинал подумывать о выгодной женитьбе для сына. На окончание курса он привез Мартину дорогой подарок — том «Corpus Juris». Никогда не имевший ни малейшего представления о внутренних переживаниях, точивших душу сына, он пребывал в уверенности, что тот счастлив своим вступлением в самую престижную из университетских корпораций, открывавшую доступ к наиболее высокооплачиваемым должностям церковной и светской иерархии. Однако последовавшие вскоре непредвиденные события не оставили от этих радужных мечтаний камня на камне.

3. ПОСЛУШНИК (1505-1506)

2 июля 1505 года Мартин Лютер, приезжавший домой проведать родителей, пешком возвращался в Эрфурт. Он медленно брел по дороге, истомленный гнетущим зноем саксонского лета. Едва успел он миновать деревню Штоттернхейм, как разразилась невероятной силы гроза. Тщетно оглядывался он округ, — ни одного местечка, где можно было бы укрыться от стихии! И вдруг одна из молний ударила прямо возле его ног, ослепив его и свалив на землю. Вне себя от ужаса он громко закричал: «Святая Анна, спаси меня, и я стану монахом!» Святая Анна считалась покровительницей рудокопов, вот почему объятый безумным страхом юноша вспомнил именно этот знакомый с детства образ. ...Гроза понемногу уходила в сторону, вскоре перестал и дождь.

Он поднялся с земли и ощупал себя — вроде цел и невредим, вот только нога побаливает, должно быть, вывихнул, когда падал.

До Эрфурта он добрался благополучно, но здесь на него разом нахлынули жестокие сомнения. Неужели ему и в самом деле придется уйти в монастырь? Он, конечно, знал, что некоторые монастыри пользовались в народе далеко не безупречной репутацией, а например, его отец, человек суровый и прямолинейный, и вовсе называл монахов шайкой бездельников. С другой стороны, в новых аббатствах, основанных бенедиктинцами, и в монастырях, живущих строго по уставу, — францисканских, доминиканских, августинских — каноны добродетели и верность христианским заповедям блюли очень жестко. Припомнилась ему и привлекательная фигура принца Вильгельма Ангальтского, будившая в его душе и зависть, и страх. Всплыли в памяти образы двух почтенных эрфуртских правоведов, увенчанных докторскими мантиями, каждый из которых к старости сокрушался, что прожил жизнь в миру и мечтал о монашеской рясе. Да, но ведь это значит отказ от карьеры! Ведь придется сказать прощай всем честолюбивым планам отца! Бедный отец! Он столько сделал для него! Скольких жертв ему уже стоило образование сына! Вправе ли он отмахнуться от его надежд? Да и достанет ли у него смелости ослушаться отца?

Между тем никаких сомнений, что небеса послали ему самое последнее предупреждение, у него уже не оставалось. Дело в том, что он успел получить и другие. Однажды, года за два этого, он вместе с товарищем шагал той же самой дорогой, ведущей из Мансфельда в Эрфурт. Поддавшись внезапному порыву, юный бакалавр выхватил из ножен висевшую у него на боку шпагу — этот символ принадлежности к благородному сословию, которую он теперь имел полное право носить. Его переполняла гордость. Когда же, вволю потешив свое тщеславие, он неловким жестом человека, не имеющего привычки обращаться с оружием, захотел вернуть шпагу на место, рука его дрогнула, и острый клинок вонзился в бедро. Он слишком хорошо помнил, как катался по земле, зажимая рукой глубокую рану, из которой хлестала кровь. Ему казалось, что он умирает, и мысленно он снова и снова призывал Богородицу...

Наконец, товарищ привел к нему хирурга, за которым бегал в город. Лекарь перетянул артерию тугой повязкой, и его, чуть живого, кое-как дотащили до колледжа. Несколько дней спустя понадобилось сделать перевязку, и рана опять открылась, вызвав обильное кровотечение. Теперь-то он уже не сомневался, что пробил его смертный час, и, теряя сознание, успел лишь прошептать имя Девы Марии. Он провел в постели долгие дни, пока рана окончательно не зарубцевалась. Но вместо того чтобы потратить это время на изучение учебников по логике и математике, он с утра до вечера распевал псалмы и гимны, аккомпанируя себе на лютне. Теперь он вспоминал это время как самое счастливое в своей университетской жизни. Как знать, может быть, то было предчувствие будущего монастырского бытия? Один на один со своей болью и музыкой, он забывал в те минуты о мерзостях будничного существования.