Люськин ломаный английский - [23]

Шум радио разносился по дороге. Играла электрическая гитара, которая визжала и скрипела, как брошенная в воду пригоршня пуль. Вопили два отчаянных голоса — женский и мужской. «Obsession» — единственное слово, которое можно было понять из песни. Песня, звучащая в сердце Иблильска, придавала романтический ореол драматическому отъезду, своего рода томное тропическое желание, которое пронизывало Людмилу с головы до пят. Она знала, что дело не просто в уходе из дома. Здесь замешана разбитая любовь.

Трактор проехал мимо безликой груды одежды и лужицы блевотины в снегу (постель и завтрак, как называл это отец Людмилы) к задворкам, где жил Виктор Пилозанов. Дом был под номером двенадцать и отличался от прочих зеленой дверью. Пилозанову как-то раз пришлось съездить в город, где продавалась зеленая краска, он потратил на нее нехилые деньги, а затем любовно обмазал дверь несколькими слоями. Именно это вызвало первую волну слухов о том, что он спивается. Следующим диагнозом стал холостяцкий маразм, поставленный после того, как он купил красной краски и нарисовал номер двенадцать, и оказалось, что это единственный дом с номером в радиусе девяноста километров. Он утверждал, что такие символы способствуют сохранению цивилизации и что только благодаря им родное гнездо останется теплым до лучших времен.

Дверь дома Лозаныча была нараспашку. Оставив трактор фырчать, Макс спрыгнул вниз и пнул ее:

— Лозаныч!

Огромный нос Пилозанова показался в проеме, и за ним появилось его покрытое оспинами красное лицо с редкими усиками.

— Чего? — спросил он.

— Я приехал за стволом. А вот твой аппарат — только что заправленный до краев, как и условились.

Пилозанов бочком вышел из двери. Людмила слезла с трактора, глаза ее метали искры.

— Ты за это в аду будешь гореть, — прошипела она Максу.

— Лозаныч, ей нужно в Кужниск, пока дорога не падет, — сказал Макс, наподдав Людмиле, чтобы заткнулась. — Давай быстро закончим наши дела, чтобы тебе не пришлось долго жечь фару по дороге.

— И что, блядь, по-твоему, ты хочешь сказать, «фару»? У трактора ведь две фары, так?

— А по скольким, блядь, дорогам ты собираешься ехать одновременно? Одна дорога, одна фара. Если тебе, на хуй, моя «Тойота Лэнд-Крузер» нужна с дополнительной подсветкой, нужно было раньше говорить.

— Ха! Да нет у тебя «Тойоты Лэнд-Крузер».

— Послушай, приятель, пока мне это не надоело и я не разбил ничего, подозрительно похожего на твою башку, — где ствол, согласно нашему уговору?

— Ствола здесь нет, — ответил Лозаныч, задумчиво оглядывая дорогу.

Людмила злобно стрельнула глазами в брата. Макс знал, что ей не понравилось слово «ствол». Не вдаваясь в объяснения, он заглушил трактор. Когда его грохот затих, он задрал ухо в сторону крыши и показал пальцем. Через туман доносился треск выстрелов. Грохнула артиллерия. Он злобно уставился на Людмилу, словно ставя точку в разговоре.

— Я не знаю, удастся ли мне получить ствол, — сказал Лозаныч. — Гнезвары вчера плотину взяли. Завтра здесь будут. Каждый дурак хочет ствол.

Макс резко выдохнул в лицо мужчине.

— Лозаныч, — прошипел он, — я твои яйца к разным поездам привяжу. Между нами и гнезварами стоят горы. И запомни, ты разговариваешь с самым выдающимся полировщиком воздушных пропеллеров по эту сторону Каспия. Где ты найдешь лучшего защитника с оружием?

— Ха! Да я больше поработал сейчас, подойдя к двери, чем любой полировщик пропеллеров за последние два года в этом районе.

— Хорошо, тогда до того, как я тебе оторву башку голыми руками, — как насчет другого, более важного дела?

— Тут все в порядке. — Лозаныч лениво расстегнул шинель, чтобы почесать подмышку через свитер. — После того как Любовь закроется, сюда придет человек. Он знает, что они для тебя.

— Ты хочешь сказать, что с собой их у тебя нет?

— Да за кого ты меня, на хуй, принимаешь? Ты думаешь, мне охота здесь еще раз твою рожу видеть? И выслушивать жалобы, что товар у меня в доме от сырости испортился? Они попадут прямо тебе в руки, и меня обвинить будет не в чем.

Слова Лозаныча ускорили момент, самый важный в любой местной сделке, когда мужчины стоят лицом к лицу и в их глазах читается взаимный смертный приговор. Такой взгляд являлся своего рода первым взносом, потому что ни одна действительно жестокая месть не могла быть оправдана, если человек не мог сказать, что враг обманул его, глядя в глаза.

Лозаныч смотрел в глаза Максу. Взгляд Макса внимательно прошелся по усам Лозаныча, считывая признаки жуткой, абсолютно оправданной смерти.

— Ты оставил меня здесь ни с чем, Пилозанов. Ты получил мой трактор и оставил меня здесь, у этой блядской зеленой двери, с одним только хуем в руке.

Лицо Лозаныча скривилось:

— Я стою рядом с тобой, так на что ты намекаешь?

— Поэтому ты немедленно везешь мою сестру в Кужниск на тракторе. — Макс медленно поднял указательный палец, символически разрезая человека от паха к груди. — И помни, Виктор Ильич Пилозанов, — мои глаза следуют за тобой. А теперь пиздуй, пока я тебя не убил, но позволь мне войти в твой дом с этой ебаной дверью, мать ее, и пождать, пока не привезут другую часть нашего уговора.