Люмен - [51]

Рука Дэра поднимается вверх, показывая мне направление, в котором нужно смотреть.

– Это пояс Ориона. А вон там, над ним… это Андромеда. Я не думаю, что сегодня мы сможем увидеть созвездие Персея. – Он замолкает, пристально глядя на меня. – Ты ведь знаешь миф о них?

Его голос звучит так мягко и спокойно, что, вслушиваясь в него, я уплываю вдаль по волнам своего сознания от всех моих насущных проблем прямо к нему, ближе к его темным глазам, пухлым губам и длинным рукам.

Я киваю, вспоминая все, что слышала об Андромеде на уроках по астрологии в школе.

– Да. Мать Андромеды оскорбила Посейдона, и девушку приговорили к смерти, она была отдана на растерзание морскому чудовищу. Но ее спас Персей, а потом они поженились.

Он кивает, удовлетворенный моим ответом.

– Да. И с тех пор они поселились на небесах для того, чтобы напоминать юным возлюбленным по всему миру о безграничности и бессмертии любви.

Я фыркаю.

– Ага. А потом про них сняли банальный и слащавый фильм, в который бездарно слили всю греческую мифологию, которую только смогли вспомнить.

Губы Дэра подрагивают.

– Возможно. Но ты не думала о том, что стоит пересмотреть твою теорию в соответствии с посылом о вечной любви, который прячется где-то между строк?

Выражение его лица шутливое, но я все-таки не могу понять, говорит он серьезно или все же иронизирует, потому что, как говорится, ирония потеряна для меня.

– Ты же знаешь, что все это бред, – отвечаю я, подбрасывая метафорические кости, – бессмертная любовь, вот я о чем. Нет ничего бессмертного в мире. Люди влюбляются, а потом охладевают друг к другу, химия проходит, а может, они просто сами умирают. Поэтому с какой точки на это ни посмотреть, любовь всегда смертна.

Уж мне ли об этом не знать! Я же девчонка из похоронного бюро. Я только это и наблюдаю всю свою жизнь.

Дэр скептически смотрит на меня сверху вниз.

– Если ты действительно так считаешь, то ты также должна верить в то, что смерть контролирует все в нашей жизни, а может, даже не смерть, а обстоятельства. Это так удручает, Калла! Должна же у нас быть возможность самим все контролировать?

Он выглядит крайне обеспокоенным, казалось бы, таким пустяковым разговором, а я пристально смотрю на него, на все сто уверенная в своей правоте и опечаленная тем, что расстроила его.

Но ведь я и правда была окружена ею всю свою жизнь, как ни крути… Я постоянно была погружена в атмосферу смерти и роковых стечений обстоятельств. Я – та самая девушка, мать которой погибла несколько недель назад, а весь мир вокруг продолжает жить и процветать так, словно ничего не случилось.

– Я не говорила, что смерть контролирует всю нашу жизнь, – пытаюсь оправдаться перед ним я, – но как поспорить с тем, что она выигрывает, если смотреть на все в долгосрочной перспективе? Всегда. Потому что мы все смертны, Дэр. Поэтому победит смерть, а не любовь.

Он усмехается.

– Расскажи это Персею и Андромеде. Они бессмертны в этом безбрежном небе.

Я усмехаюсь ему в лицо в ответ.

– А еще они нереальны.

Дэр пристально смотрит на меня, прекратив разговор, хотя еще полминуты назад яростно доказывал свою точку зрения. А мне вдруг становится очень стыдно за то, что наш разговор о любви не успел начаться, как сразу же перешел к теме смерти. В этом мне, совершенно точно, нет равных.

– Прости, – говорю я, – здесь, где я живу, тотальная нехватка жизни. Смерть заявляет здесь о своем существовании гораздо громче, чем жизнь.

– Смерть и правда очень сильна, – соглашается он, – но есть вещи гораздо сильнее. Если бы их не было, то все это было бы напрасно. Жизнь бы ничего не стоила. Все эти попытки изменить ситуацию, воспользоваться шансом и так далее. Все это не стоило бы и выеденного яйца, если бы оно могло просто бесследно исчезнуть в конце.

Я пожимаю плечами и отвожу взгляд.

– Извини. Просто я скорее та, кто верит в здесь и сейчас. Это именно то, что мы хорошо знаем и на что можем рассчитывать. И мне совсем не нравится думать о том, что ждет нас в конце.

Дэр снова поднимает взгляд в небеса, но он все так же меланхоличен.

– Сегодня ты довольно пессимистична, мой прекрасный цветок каллы.

Я сглатываю, потому что внезапно до меня доходит, что я говорю как злобная мегера. Человек с уродливой душой, полный горькой желчи.

– Моя мама умерла всего несколько недель назад, – рассказываю я, и эти слова как будто когтями впиваются в мое бедное сердце, – мне все еще тяжело говорить об этом.

Он замолкает и просто покачивает головой, словно теперь все для него встало на свои места, словно он сочувствует, потому что теперь все и всегда сочувствуют мне.

– А. Я понял. Прости. Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Моя мама тоже умерла.

Я мотаю головой и отвожу взгляд, потому что его уже заволокли слезы. Мне становится очень неловко. Потому что, о господи! Смогу ли я вообще когда-нибудь думать об этом без сокрушительных рыданий?

– Все в порядке. Ты же не знал, – отвечаю я, – а ты прав. Я, наверное, просто желчная. Постоянно жить в окружении смерти… что ж, думаю, это любого сделало бы моральным уродом.

Дэр внимательно изучает меня, а его глаза искрятся в фиолетовом огне нашего импровизированного факела, отбрасывающего свои потусторонне прекрасные лучи в темные глубины пещеры, у которой, как мне кажется, нет дна.