Людвисар. Игры вельмож - [75]

— Прошу, — гостеприимно сказал проводник.

— Сперва лезь сам, — ответил писарь.

— Или я сдурел? — сказал конюх, — меня как поймают, то отдерут. Я лучше останусь и снова закидаю дыру ветками, чтобы никто не пошел следом. Так будет верней.

Хоть Омелько и был зол на него, но должен был признать, что тот прав. К тому же, зачем он им там? Все, что произойдет дальше — это дело братства.

Пролаз действительно был широкий. Конюх, видно, не один год вынимал из стены камень за камнем, и теперь через эту дыру мог протиснуться даже пан Бень.

Несколько лошадей испуганно фыркнули, но в целом появление незваных гостей восприняли спокойно.

— Куда ж дальше? — опамятовался писарь.

Только теперь до него дошло, что проникнуть в замок — это только половина дела.

— Может быть, Белоскорский поселил ту, кого мы ищем, в покоях жены, — тихо сказал Бень.

— С чего бы это? — не понял Омелько.

— Пани Белоскорская умерла четыре года назад, — пояснил толстяк. — Поэтому отсюда выйти во двор. Там, слева в стене будут маленькие дверцы. Они редко замыкаются даже на ночь. За ними лестница, что ведет прямо в дом бурграфа.

Бень говорил так уверенно, что у Омелько глаза полезли на лоб.

— Откуда вы это знаете? — спросил он.

— Я каждый год описываю имущество замка. Забыли? — ответил тот.

— Правда, забыл! — радостно сказал писарь. — Ведите, кум.

Далее все сложилось как можно лучше. Фортуна этой ночью, похоже, решила подарить побратимам свою лучшую улыбку. А может, даже, взяв их за руки, сама провела темным двором и открыла незапертые двери в стене.

Изрядно запыхавшись на лестнице, они очутились перед дверями, рядом с которыми сладко спал часовой.

— Ключи у него на поясе, — прошептал пан Бень. Омелько достал нож и, подкравшись к драбу, ловко срезал, как гроздь спелого винограда, небольшую связку. Ключ почти сразу угадался, и, приоткрыв дверь, побратимы застыли.

Спиной к ним на коленях перед распятием стояла хрупкая девушка. Шепча молитву, она их не заметила, а потому пан Бень и писарь имели достаточно времени, чтобы оглядеться.

— Ведьма… молится?! — потрясенно молвил толстяк.

— Может, не те покои? — предположил Омелько.

— Я не знаю, где искать еще, — сказал Бень.

— Надо рассыпать мак-видюк (мак-самосейка), — решил писарь, — как начнет собирать, значит, наша.

— А потом? — Беню становилось страшно.

— Хватаем и крепко вяжем, — молвил Омелько.

Наверное, сказал он это слишком громко, потому что девушка оглянулась.

Увидев побратимов, она не проронила ни слова, словно онемела, только смотрела на них широко открытыми глазами.

Омелькова смелость вдруг куда-то исчезла, и он только пролепетал:

— Ясная панна… Простите… А можно ли, скажите, взять ваш гребешок?

Почему-то это было первое, что пришло ему в голову.

Ляна, все еще ничего не говоря, взяла со стола нужную вещь и протянула писарю. Тот вежливо поблагодарил, совсем забыв о гостинце от шинкаря, который нес с собой.

Впрочем, едва ли суждено было прозвучать любым объяснением в этих странных обстоятельствах, ибо в тот же миг со двора раздались крики, бряканье оружия и несколько выстрелов.

— На дворе солдаты! — воскликнул Бень, что первым оказался у окна. — Замок взят!

— Еще нет, — возразил писарь, — драбы отбиваются!

— Шутите, кум? Их меньше раз в десять!..

Побратимам, вероятно, трудно было определиться, на чьей они стороне, поэтому лишь с тревогой наблюдали за боем.

Дверь неожиданно растворилась, и на пороге встал комендант в окровавленной сорочке.

— Ляна, — с отчаянием сказал бурграф, не замечая больше никого, кроме нее. — Ляна, дитя мое…

Ступив шаг, он упал на пол, но руки его все еще тянулись к ней. Она с плачем стала покрывать их поцелуями, умоляюще взглянув на побратимов. Оказавшись рядом, они положили Белоскорского на спину и с ужасом увидели на груди огромную рану, которая постоянно кровоточила.

— Пан Бень? — удивленно простонал раненый, — никак не думал, что увижу вас перед смертью…

Уряднику хотелось что-то сказать в ответ, но густой комок подкатился к горлу.

— Челядь предала, — сказал комендант, — убили сторожа у ворот и впустили солдат. Вы с ополченцами, Бень?

— Нет, — твердо ответил тот.

— Слава Богу, — облегченно произнес бургграф, — тогда может, вам удастся спасти эту невинную душу.

Белоскорский стиснул руку девушки.

— Ляна, — отчаяние терзало его сильнее, чем боль. — Один лишь Бог знает, какой дорогой и любимой ты была для меня… Какая жалость, что защитить тебя больше не могу… Надеюсь, что Христоф вскоре вернется… Пусть благословит вас Господь, пане Бень… и того человека, что рядом… Не теряйте времени… Прощай, моя Ляна…

Седой рыцарь неожиданно улыбнулся и замер, словно в последний раз засмотревшись на ее красоту… И лишь эта неподвижность говорила о том, что жизнь покинула его тело.

— Пошли, — через минуту глухо промолвил писарь.

Он должен был силой поднять девушку на ноги и накинуть на нее плащ.

— Моя служанка… — сказала Ляна. — Я не могу уйти без нее.

— Идите, моя пани, — послышалось из глубины комнаты, — со мной вас узнают. Я затеряюсь между слуг, и может, защитит меня святая Пречистая.

Побратимы утвердительно кивнули.

— Надеюсь — еще увидимся, — ответила девушка, обняв ее, как сестру.