Людвиг Кондратович (Вл. Сырокомля) - [12]

 Хлопы бѣдные, которыхъ такъ унизили у насъ…

 Мы воюемъ за отчизну, если къ ней подступитъ врагъ,

 А они насъ кормятъ хлѣбомъ, защищаютъ нашъ очагъ.

 Нѣтъ, гдѣ поле сотворили всеблагія небеса,

 Тамъ съ гербомъ поспорить могутъ плугъ тяжелый и коса.

 Ты – воинственной породы, а и вымолвить-то стыдъ:

 Еще съ прадѣда быть-можетъ мечѣ твой ржавчиной покрытъ;

 А взгляни на плуги хлоповъ – и увидишь самъ тогда,

 Какъ блестятъ они на солнцѣ отъ всегдашняго труда.

……

 Помогать забытымъ хлопамъ, братья-шляхта, мы должны!

 Предъ закономъ, какъ предъ Богомъ, всѣ сословія равны,

 И для всѣхъ одни законы и и для всѣхъ одинъ совѣтъ,

 И на сеймѣ вмѣстѣ съ шляхтой всѣмъ и мѣсто, и привѣтъ!

 Сколько правды тутъ! и сколько этимъ самымъ, наконецъ,

 Земской думѣ вдругъ прибудетъ неиспорченныхъ сердецъ

 И умовъ неповрежденныхъ.

……

 Пусть съ дѣтьми почтенной шляхты сядетъ хлопъ за школьный столъ,

 Пусть въ казну и шляхтичъ платитъ подать съ хлопомъ наравнѣ.

 Говорится: «братья шляхта» – хлопъ такой-же братъ по мнѣ.»

Увлекшись своею рѣчью, позабывъ ея странность и всю твердую цѣпь вѣковыхъ предразсудковъ, восторженный Филиппъ предлагаетъ всей собравшейся шляхтѣ выпить вмѣстѣ съ нимъ «за здоровье братьевъ хлоповъ». Но дѣйствительность смазывается быстро, а міръ условной справедливости еще быстрѣе.

 Огорошенная рѣчью шляхта быстро встала съ мѣстъ,

 И раздался стоголосный, угрожающій протестъ:

  – «Что! мой мечъ въ гербѣ старинномъ вздумалъ онъ сравнить съ цѣпомъ!..

  – «Что! въ дворянствѣ меньше проку, чѣмъ въ народишкѣ слѣпомъ!..

  – «Что!.. мой сынъ-съ мальчишкой-хлопомъ въ школѣ вытянется въ рядъ!..

  – «Что!.. отъ шляхты тоже подать! вотъ отличный депутатъ!..

  – «Онъ на сеймѣ хочетъ наши привиллегіи убить!..

 «Что и спорить съ нимъ напрасно!.. Уши, уши отрубить!..

Здѣсь начинается кровавая сцена, сверкаютъ сабли до глубины души оскорбленной, разъярившейся шляхты, и Филиппъ падаетъ покрытый десятками ранъ, отъ которыхъ ему уже не суждено встать.

 И за дѣло! кто-же спуститъ эту дерзость чудаку?…

 Приравнять задумалъ пана – и къ кому-же? къ мужику!..

Но и на смертномъ одрѣ нашему герою приходится претерпѣвать тѣ же самыя столкновенія, отъ которыхъ погибла его жизнь. Оскорбленный недовѣріемъ, его врачъ уходитъ, оставляя его умирать на свободѣ; ксендзъ въ гнѣвѣ оставляетъ его, услыхавъ отъ него «будто подъ Богомъ равны:

 Христіане всѣхъ религій, будто кзендзы не должны

 Брать законной десятины съ бѣдныхъ мелкихъ деревень,

 Будто мало для спасенья – попоститься въ постный день.

И умираетъ бѣдный Филилпъ изъ Коноплей, оставляя намять о себѣ только въ шутливой, смѣшной поговоркѣ:

 Кто не кстати словомъ, дѣломъ отличился у людей,

 Тотъ у нихъ и съумасшедшій и «Филиппъ изъ Коноплей».

Но объ отношеніяхъ Сырокомли къ народу, о коренномъ, до конца доходящемъ его демократизмѣ говорили мы такъ долго и такъ пространно вовсе не потому, чтобы хотѣли выставить со всею очевидностью либерально-политическія его тенденціи, о которыхъ, скажемъ мимоходомъ, Сырокомля вовсе даже и не заботился. Они вовсе не были для него чѣмъ нибудь придуманнымъ и потому и не выставлялся на показъ, а составляли только прямое послѣдствіе всей нравственной его природы. Говоря о демократизмѣ и отношеніяхъ Сырокомли къ народу, мы желаемъ только показать существовавшія въ душѣ его условія, безъ которыхъ творчество его не могло бы выражаться такъ, какъ оно выразилось, и поэзія его не могла бы быть такою, какова она есть.

Всякая общественная неправота, по той самой причинѣ, что въ этой неправотѣ мы живемъ, движемся и существуемъ, лишаетъ душу нашу сознанія ея собственной нравственной правоты, калѣчитъ ее и убиваетъ искренность ея чувства. Жить пассивно въ обществѣ, основанномъ на нравственной неправотѣ, значитъ заглушать жизнь собственной своей души, умерщвлятъ и калѣчить собственное нравственное чувство, если только оно не успѣло еще умереть. Предположимъ, что отношенія поэта нашего къ народу, были-бы иными, чѣмъ какими мы ихъ встрѣчаемъ, и полнота и ясность чувства уже всенепременно явились бы искаженными. Чувство его, однажды искаженное какимъ-либо компромиссомъ, сдѣлкою съ собственною своею совѣстью ради поддержанія условнаго общественнаго строя, уже не могло бы быть такъ чисто, искренно и могуче, – и цѣлый міръ вдохновенія, былъ бы для него закрытъ. Народность составляла для Сырокомли и составляетъ вообще, необходимое условіе для сознанія собственной своей нравственной правоты. По отношенію къ душѣ поэта, сознаніе это является условіемъ, непосредственно опредѣляющимъ свободу творчества и его характеръ.

И такъ, уже для очищенія души своей, ради принятія и опознанія прекраснаго, поэтъ, какъ Сырокормля, необходимо долженъ былъ говорить о существовавшей въ его время общественной неправотѣ, которою волею-неволею, становился онъ причастникомъ, возлагалъ на свою отвѣтственность, такъ какъ онъ жилъ въ этомъ обществѣ, пользовался строемъ его и дарами. Поэтъ силою творчества возстановляетъ внутреннюю свою правоту, нарушенную жизнью въ обществѣ, зиждущемся на различеніи пана и хлопа; этимъ достигается нравственное его самооправданіе.