Людской зверинец - [9]

Приведём пример: у некоторых народов для участия в траурных церемониях принято надевать одежды чёрного цвета; у других совсем наоборот — траурные одежды белые. Более того, если копнуть глубже, можно найти культуры, у которых в таких ситуациях принято надевать тёмно-синее, или серое, или жёлтое, или обыкновенную мешковину. Если вы с малых лет росли в обществе, где один из этих цветов (скажем, чёрный) ассоциируется не иначе как со смертью и трауром, даже мысль о том, чтобы в такой ситуации надеть жёлтое или голубое, вызовет недоумение. Таким образом, ваша первая реакция — удивление по поводу того, что где-то на траурные церемонии действительно принято надевать одежды этих цветов, — демонстрирует колоссальное различие между этими культурами и вашей. Здесь и кроется ловушка, так тщательно приготовленная для удовлетворения требований культурной изоляции. Поверхностный взгляд на разнообразие траурных цветов не позволяет сделать более важный вывод о том, что во всех рассмотренных вариантах используется одинаковый принцип организации траурной церемонии и что традиционным всегда считается ношение одежды того цвета, который принципиально отличается от "нетраурного".

Точно так же, когда англичанин впервые попадает в Испанию, он с удивлением обнаруживает, что вечером общественные места городов и деревень наполняются праздно гуляющими людьми. Его первой реакцией будет мысль не о том, что это всего лишь аналог хорошо знакомых ему вечеринок с коктейлями, а о том, что это, наверное, какой-то местный обычай. Как видим, основные принципы традиционных мероприятий в этих двух странах одинаковы, несмотря на различия в деталях.

Подобные примеры можно найти при рассмотрении почти всех форм социальной активности, и чем большее количество народных масс вовлечено в конкретное мероприятие, тем сильнее разница в деталях и тем более странным, на первый взгляд, оно кажется представителям других культур. Все грандиозные общественные события (такие как коронации, похороны государственных деятелей, балы, банкеты, празднования дней независимости государств, инаугурации, крупные спортивные мероприятия, военные парады, фестивали и уличные праздники или их аналоги) являются самой благодатной почвой для действия изолирующих законов. Каждый из этих законов имеет тысячи мизерных отличий по сравнению с любым другим, и каждый из них выполняется неукоснительно, как будто от этого зависит жизнь и смерть граждан. А всё потому, что, только принимая участие в общественных мероприятиях, человек может воспитать и развить в себе чувство собственной социальной исключительности, ощущение принадлежности к определённому культурному слою общества, и чем крупнее мероприятие, тем сильнее это чувство.

Революционеры, удачно совершившие государственные перевороты, часто не удостаивают вниманием или недооценивают это обстоятельство. Избавившись от старой, ненавистной структуры власти, они вынуждены избавиться и от большинства старых традиций. Даже если ритуальные церемонии свергнутого режима напрямую с ним не связаны, они слишком сильно напоминают о нём и должны исчезнуть. Вместо них на скорую руку можно придумать несколько новых, но ведь изобрести ритуал за одну ночь не так-то просто. (Любопытный факт: христианскому движению с самого начала сопутствовал успех, и не в последнюю очередь благодаря использованию в основе своих религиозных праздников многих старых языческих обрядов, соответственным образом замаскированных.) Когда вся эйфория революции позади и народные волнения улеглись, многие неудовлетворённые постреволюционеры, заметив исчезновение некоторых общественных праздников и торжественных обрядов, возможно, чувствуют себя несчастными, хотя и скрывают это. Революционным лидерам нужно бы предугадать возникновение такой проблемы. Их последователи захотят разрушить не просто основу социальной исключительности общества, а основу особой социальной исключительности общества. Как только это произойдёт, им понадобится новая основа, и скоро они будут разочарованы, увидев всю абстрактность понятия «свобода», в чём, собственно, и состоит цель изолирующих законов.

В качестве связующих сил активно используются также и другие аспекты социального поведения. Один из таких аспектов — язык. Мы привыкли считать язык исключительно средством коммуникации, но на самом деле его роль гораздо сложнее: если бы это было не так, мы бы все говорили на одном языке. Пролистав назад страницы истории суперплемён, можно легко проследить, как внекоммуникативная функция языка становилась почти такой же необходимой, как и коммуникативная. Она способствовала установлению непреодолимых межкультурных барьеров в большей степени, чем любая другая индивидуальная особенность общества. Сильнее, чем что-либо, она помогала индивиду почувствовать себя членом отдельного суперплемени и препятствовала его переходу в другое племя.

По мере того, как суперплемена росли и сливались друг с другом, местные языки тоже сливались или совсем исчезали, так что общее число языков в мире уменьшилось. Но одновременно получила развитие тенденция обратная: большую социальную значимость приобрели диалекты, акцент; появились сленг и жаргон. Поскольку члены огромного суперплемени образовывали отдельные подгруппы, чтобы подчеркнуть свою индивидуальность, то и в составе основного языка появлялся целый спектр различных «говоров». Точно так же, как английский и немецкий языки служат символом самобытности и изолирующим инструментом для англичанина и немца, соответствующий акцент изолирует представителя высшего английского общества от члена низшего сословия, а профессиональный жаргон химика обособляет его от психиатра, говорящего на своём профессиональном языке. (Как ни печально, но мир науки, который, выполняя образовательную функцию, должен сильнее всего влиять на процесс коммуникации, порождает изолирующие псевдоплеменные языковые разновидности так же активно, как и мир криминала. Оправданием этому может быть только необходимость использования точной терминологии: особенности тематики обязывают. Вот только эти особенности слишком часто и явно переходят все границы.)