Людовик XIV, или Комедия жизни - [56]

Но Генриетта и Анна Стюарт были по происхождению, религии и образованию француженки. Они не только не чувствовали ни малейшей симпатии к англичанам, но, напротив, ненавидели страну, где король Карл был обезглавлен. Унизить эту страну, поставить ее в зависимость от Франции было бы для них сладкой местью. К несчастью, женская политика почти всегда руководствуется своими личными чувствами.

Слабые, дряблые натуры не выдерживают ударов судьбы и падают под их тяжестью, но есть сильные, непреклонные личности, гордую волю которых несчастье не гнет, а закаляет и вызывает на новую борьбу с судьбой. Такой характер был у Анны Стюарт. Она твердо перенесла оскорбление, нанесенное ей Людовиком XIV, но затаила в душе страшную жажду мести.

Суровый октябрьский ветер со свистом носился на широком пространстве, занимаемом Сен-Жерменским лесом, который простирался на полторы мили от холма Шамбери и был окружен с трех сторон Сеной. На западной стороне леса возвышался небольшой серый замок — Мезон-Мениль. Некогда в этом самом замке очаровательная шотландская королева Мария Стюарт провела самые счастливые годы своей молодости вместе с прекрасным дофином Франциском. Теперь в нем жила принцесса Анна.

Приняв решение королевы-матери поселиться здесь, принцесса поставила условием не иметь никаких сношений с Сен-Жерменом и Лувром до тех пор, пока ее официальное обручение с принцем Анжуйским не сделает невозможным дальнейшую замкнутость. Анна Австрийская слишком уважала сердечную рану молодой девушки, чтобы не согласиться на ее желание.

С наступлением зимы наружность Мезон-Мениль стала еще печальнее и мрачнее. Но зато внутренность замка совсем не соответствовала его внешности. Он не только был отделан со всей роскошью, характеризующей век Людовика XIV, но и все, живущее в нем, дышало веселостью, остроумием и молодостью.

Верная Мертон, доверенная приятельница Анны Стюарт, была ее первой статс-дамой, веселая маршальша Гранчини — ее обер-гофмейстериной: она доводила до сведения принцессы все, что происходило в королевском семействе, а госпожа Лафайет, ревностная посетительница Рамбулье, сообщала ей все парижские новости. Домоправительница Пурнон, танцмейстер, шталмейстер, учитель музыки, огромное количество камер-фрау, лакеев, конюхов служили для удовлетворения всех прихотей и капризов, какие только могли родиться в прихотливой головке принцессы. И кто бы мог узнать теперь в стройной грациозной девушке, одетой в богатое платье новейшего фасона, ту смешную жалкую фигурку, которая произвела такое неблагоприятное впечатление на Людовика XIV!

Анна с госпожами Мертон, Гранчини и Лафайет сидела в маленькой угловой гостиной, окна которой выходили с одной стороны на реку, с другой — на улицу, ведущую вдоль берега Сены к замку Сен-Жермен. Лафайет только что закончила чтение «Эдипа», которого привезла с собой из Парижа, и маленькое общество перешло к вечно новому и занимательному разговору о делах и поступках своих ближних. Знатные дамы тем более любят подобные пересуды, чем менее они сами могут быть им подвергнуты.

— Нет ли каких-нибудь известий о возвращении его величества и о заключении мира? — спросила Анна госпожу Гранчини.

Обер-гофмейстерина, стоящая у окна, обернулась.

— Ничего неизвестно, принцесса, кроме того, что и брачный договор был решен на первой же конференции и что после того его величество сказал со вздохом: «Однако у нас будет довольно смуглая спутница жизни. Что делать? Нужно довольствоваться и этим».

Глаза Анны сверкнули, она насмешливо улыбнулась:

— Умеренность, особенно в любви, — необходимое качество для королей. Впрочем, я прихожу к заключению, что то сердечное ощущение, которое мы называем любовью, выражает детскую слабость и происходит только от нашей житейской неопытности.

— Но, во всяком случае, — лукаво улыбнулась Гранчини, — это слабость такого рода, что иногда самые умные люди не в состоянии побороть ее.

— А я держусь совсем противного мнения, — холодно заметила принцесса. — Я полагаю, что умная женщина должна смотреть на любовь только как на орудие для подчинения мужчин, которых общество слишком щедро оделило властью. Однако довольно философствовать о любви, расскажите мне лучше что-нибудь о принце Анжуйском. Правда ли, что он нисколько не скрывает своих театральных похождений и своей симпатии к Дюпарк? Как видно, он не довольствуется платонической любовью?

— Вам бы не следовало так резко осуждать заблуждения принца, — сказала госпожа Лафайет, — принц никого еще не любит, решительно ничем не занят, мудрено ли, что он увлекся труппой Мольера? Если бы ему не дали этой несчастной забавы, я уверена, что великий дух Корнеля развил бы в нем лучший вкус.

— А я стою за Мольера, — весело вскричала Гранчини, — решительно не понимаю, почему смех не может доставить столько же удовольствия, сколько и плач! Что касается вашего объяснения увлечений принца, то оно совершенно неверно. Если monsieur не почувствовал еще серьезной любви, то, простите, виноваты в этом только вы одни. Зачем вы отвергаете все его просьбы о свидании?

Анна улыбнулась:

— Принц успеет еще насмотреться на меня, когда мы будем мужем и женой. Я думаю, что в душе он сам того же мнения.