Людовик XIV, или Комедия жизни - [35]

С этими словами Мольер ударил своего мула и снова подъехал к Койпо.

Мадлена покраснела как рак:

— Он не лжет, тут действительно что-нибудь да кроется! Нет, Флоранс, уж скорее я расстанусь с вашим мужем, если только вы не угомонитесь, но не отпущу Мольера. Я уверена, что через этого человека мы попадем в Париж.

Глава VIII. Тайные желания

Принцесса Конти заметила совершенно верно, что Париж 1645 года, виденный Мольером, чрезвычайно изменился после падения Фронды. Казалось, он спешил стряхнуть с себя вместе с прежней одеждой, нравами, обычаями и языком все дорогие воспоминания своей средневековой жизни.

Даже в непродолжительное, двухлетнее отсутствие Конти в столице произошла громадная перемена, которая поразила обоих супругов. На всем виднелись следы возрастающей и крепнущей королевской власти.

Французский двор и дворянство во все времена отличались чрезвычайной расточительностью. Аристократия по богатству и роскоши немногим уступала своим государям, а по древности и знаменитости своего происхождения считала себя совершенно равной королевскому дому.

Париж уже давно был резиденцией французских королей, законодателем моды и светских условностей для всей Европы. Платья, обычаи и нравы — все мало-помалу становилось предметом подражания для остальных народов.

При Марии Медичи и Людовике XIII французское дворянство носило довольно простой костюм: черный полудлинный кафтан из бархата или шелка, с узкими рукавами или же в пышных буфах, широкие панталоны, оканчивающиеся кружевной оборкой; короткие охотничьи сапоги, большой воротник из дорогих брюссельских кружев и поверх всего черный плащ, который не снимался даже в салоне. На голове, причесанной а ля Чарльз Стюарт, носили высокую шляпу с развевающимися перьями. Оружие состояло из длинной шпаги, а в руках обыкновенно держали палку с золотым набалдашником. Самые счастливые и горделивые воспоминания дворянства соединялись с этим костюмом. Он напоминал о Генрихе IV, об отчаянной гугенотской борьбе, о той крови, которая была пролита за сохранение своих прав и привилегий, подавляемых хитрой итальянской политикой. Эта черная одежда служила также отличительным знаком приверженности Фронде, между тем как противную партию называли по любимому цвету Мазарини «зелеными».

Но под всесокрушающим гнетом королевской власти исчезли гордые аристократы. Их место заняли льстивые придворные. Вместе с ними появилась и новая одежда. Никто уже не одевался в черное, но покрой платья оставался все тот же. Мазарини, ум которого был занят столькими глубокими вопросами, некогда было придумывать новый покрой одежды. Реформы в государстве, обезоруживание врагов совершенно поглощали все его внимание.

С наступлением мира в обществе пробудилась жажда просвещения. Молодежь стала пробивать себе дорогу не мечом, а изящными манерами, привлекательным обхождением. Пошли в ход ученые, академисты, а вместе с ними и поклонение классическому миру. Роман «Клелиа» Гоноре Дюроре, «Гаргантюа» Рабле, элегии, сонеты и рондо Марота стали любимыми произведениями дворянства. А дом Рамбулье уже со времен Ришелье стал образчиком хорошего тона и вкуса. Посетители этого дома, как-то д’Обиньяк, Шаплен, Бальзак, Сен-Эвремон и барыни Скюдери, Севиньи, но более всего сама хозяйка, маркиза Рамбулье, ввели в употребление чрезвычайно высокопарный, надутый, риторический слог, как льстивый царедворец, так и заклятый враг правительства ловко скрывали свои чувства и убеждения под напыщенными фразами. Все наперерыв стремились щегольнуть так называемыми в то время «mots precieux». За изменением нравов и обычаев неизбежно должна была последовать смена костюма.

Королева-мать Анна Австрийская заметила наконец, к величайшему своему огорчению, что она становится с каждым днем все старее и старее. Так как все косметические средства были бессильны возвратить ей молодость, то она придумала другое, более действенное средство — омолодить своих двоих сыновей, короля Людовика и герцога Филиппа Анжуйского. С этой целью она вместе со своей доверенной фрейлиной, мадам Ловэ, придумала для них новый, в высшей степени моложавый и наивный костюм. Представьте себе подобное мужское платье: короткая юбка, не доходящая до колен, из голубого атласа, затканного серебром, собранная в пышные складки, наподобие нынешних кринолинов. К этому надевалась узкая маленькая курточка из розового, желтого или фиолетового атласа, также богато вышитая, с полудлинными рукавами, которая едва прикрывала тонкую батистовую сорочку с громадным жабо. На шею повязывался шарф из дорогих кружев. Длинные шелковые чулки завязывались около колен широкими шелковыми подвязками, называвшимися canons. Башмаки с бантиками, тоненькая шпага, берет с развевающимися перьями довершали костюм, который мог годиться разве только для балета или маскарада.

Теперь вся задача состояла в том, чтобы его величество согласился надеть этот костюм. Король Людовик XIV, хотя был еще девятнадцатилетним юношей и не выказывал ни малейшего желания принять на свои плечи тяжелое бремя управления государством, тем не менее уже успел продемонстрировать признаки глубокого ума, сильной воли и даже некоторой наклонности к деспотизму. Несмотря на свою молодость, он уже успел изречь знаменитую фразу «Государство — это я», которая заставила многих призадуматься и рассеяла последние надежды либеральной партии. Людовик XIV был умен по природе и одарен чрезвычайным тактом. Трагическая смерть Карла I, политические треволнения его собственной молодости заставили его преждевременно созреть и развили в нем замечательную проницательность и скрытность, о которой не подозревали даже и ближайшие из его придворных. В обращении его выказывались врожденное величие и достоинство, соединенное с обворожительной грацией, и вместе с тем он был инстинктивно величайшим врагом всего смешного. Поэтому новый способ выражения так же, как и новая мода, были ему весьма не по вкусу. Но мало-помалу ему внушили, что новая речь наиболее способна возбудить в окружающих то глубокое уважение и смирение, которое подобает оказывать его высокой особе и заглушить прежний революционный дух, а принятие нового костюма будет служить лучшим доказательством, что малейшие и даже причудливейшие желания монарха делаются непреложным законом в глазах его подданных. Таким образом задели его слабую струну. Король согласился примерить новый костюм, и когда увидел, что он чрезвычайно идет ему и особенно хорошо подчеркивает стройность его стана, то судьба новой моды была решена. Примеру короля последовал весь двор, а за ним и вся парижская знать. Надеть короткую юбку и появиться в доме Рамбулье стало необходимым условием для всякого аристократа. Дамы, разумеется, не могли отстать от мужчин. Невероятная роскошь туалетов, богатство обстановки, утонченность развлечений достигли в скором времени невероятных размеров. Вот картина «новой эры», которая была в полном разгаре весной 1658 года.