Людовик XIII - [88]

Когда Людовик XIII лично явился в парламент, чтобы утвердить эдикты о налогах, генеральный адвокат Луи Сервен произнес пылкую речь, обличая несправедливость и неуместность новых поборов. Король разгневался, прервал оратора, стал ему грозить; Сервен же умолял его предать суду парламента авторов и вдохновителей подобных эдиктов, чем окончательно вывел Людовика из себя. Увидев, что король в ярости, Сервен упал без чувств к его ногам: по одной версии, его хватил удар и он скончался на месте, по другой — умер той же ночью, не приходя в сознание. Советник Бугье отозвался на его кончину двустишием на латыни:

В один день Сервен говорил во имя свободы

И умер ради свободы утраченной.

Более надежным способом быстро раздобыть средства была продажа должностей, но и тут имелись свои подводные камни: массовое создание новых должностей могло, с одной стороны, вызвать недовольство действующих чиновников, а с другой — понизить планку профессионализма, поскольку упор делался на количество, а не на качество. Однако предложение находило устойчивый спрос: став королевским чиновником, богатый буржуа получал не только почет и сиюминутные выгоды, но и постоянный источник дохода, который благодаря полетте мог передать по наследству. В конце 1635 года на утверждение в Парижский парламент были представлены 42 эдикта о создании новых придворных должностей. Магистраты заставили себя упрашивать: королю пришлось присутствовать на заседаниях, чтобы продавить свои эдикты, в том числе и те, которые увеличивали взносы за существующие должности.

Офицерские должности тоже продавались. Будущему маршалу Тюренну (1611–1675) отец купил первый пехотный полк, когда юному виконту было 15 лет (таких военачальников называли «полковниками в слюнявчиках»). Годом позже полк был распущен королевским ордонансом, и Тюренн четыре года служил простым солдатом, пока снова не стал полковником. Перед очередной военной кампанией монарх вручал офицерам предписания, наделявшие их правом вербовать солдат. Командиры рот и полков получали деньги на вербовку, экипировку и выплату жалованья солдатам в течение года, в несколько приемов. Контроля за расходованием этих средств не было никакого, поэтому офицеры записывали в роты «мертвые души», на смотрах предъявляли статистов, а не настоящих рекрутов, а жалованье дезертиров присваивали. Капитаны зачастую не знали своих солдат в лицо, а вместо имен употребляли прозвища. Согласно статистическим данным, в 1635 году французская армия насчитывала сотню тысяч солдат, но сколько из них было налицо, одному Богу известно.

В мирное время ядро королевской армии составляли швейцарские наемники, гвардейские подразделения, несколько старых полков и крепостные гарнизоны. Конницу набирали из венгров, албанцев, сербов и валахов (имперцы прибегали к услугам поляков, казаков и татар). Армия была отдельным сообществом со своими законами, жившим за счет гражданского населения.

Сами капитаны по большей части «не заслуживали чести носить это имя», сокрушался Шарль де Шомберг, произведя смотр офицерам полка, собранного в Лангедоке. Да и в высшем эшелоне дела обстояли не лучше. «Король знает военных, как никто другой, но если он обойдет всё свое королевство, то не сыщет там людей по своей мысли», — писал Ришельё в 1636 году. Лафорс к началу активных военных действий был уже стар; маркиз де Брезе, кардинал де Лавалетт и герцог Ангулемский не могли называться стратегами. Да и на преданность полководцев не стоило слишком полагаться. Опасаясь, что они не выполнят приказ, кардинал стремился отправлять в каждую армию по несколько генералов; кто-нибудь да сделает то, чего от него ждут. Но так получалось еще хуже, поскольку между генералами начинались споры и дрязги.

К началу 1636 года французская армия насчитывала (на бумаге) 170 тысяч человек пехоты и 21 тысячу кавалеристов, плюс артиллерия — в общей сложности 11 армейских корпусов. Самый крупный расположился в Пикардии на границе с Фландрией, принца Конде направили в Эльзас и Франш-Конте, а маршала де Креки — на итальянский фронт. Однако в марте господин де Шон, губернатор Пикардии, сообщил Ришелье, что у него нет ни войск, ни денег. Когда Людовик XIII приказал графу де Суассону, поставленному во главе пикардийской армии, выдвигаться к Рокруа, тот заявил, что у него всего пять тысяч пехотинцев и 1200 конников, тогда как по отчетам их было соответственно девять и три тысячи.

Что делать? Ришельё посоветовал… затеплить неугасимую лампаду у алтаря Парижской Богоматери.

Между тем корпус под командованием принца Конде вторгся во Франш-Конте. 29 мая Конде осадил Доль и письменно объявил его жителям: если они покорятся в течение трех дней, то перейдут под покровительство Людовика XIII. Зачем такая спешка, ответил губернатор Лавернь; годик подождем, а там решим. Видя, что нашла коса на камень, Конде стал проводить одну атаку за другой и, добиваясь даже самого незначительного успеха, выступал с новыми призывами сдаться. В конце концов он выставил себя на посмешище: осажденные прислали к нему трубача-парламентера с предложением снять осаду и отвести войска за шесть дней: «Если ваше высочество отвергнет это предложение, ему придется худо». Более того, жители Доля пригрозили продержать принца под своими стенами столько же времени, сколько он провел в утробе матери, а затем вынудить снять осаду. Конде рассвирепел. Но ярость — плохой помощник. Четыре тысячи защитников города успешно сопротивлялись пятнадцати тысячам королевских солдат, отбивая все их атаки, неделю за неделей. Даже эпидемия чумы, начавшаяся в городе, не ослабила их решимости. В Доль срочно вызвали инженеров, которые принялись рыть подкопы, чтобы взорвать крепостные стены. Взрыв наметили на 13 августа: это был последний шанс, поскольку имперские войска спешили на помощь к осажденным и могли отрезать французам пути к отступлению. Но операция не удалась, и через два дня Доль был освобожден. Хуже того, Фердинанд II объявил войну Людовику XIII.