Людовик XIII - [41]

Воссел, его принявши лик,

В его пурпуре и короне!..

При этих словах Людовик вскочил с места и вышел из зала, а Анна побледнела от страха.

В июле с Анной случился нервный приступ, она упала и поранила руку и лицо, так что ее даже пришлось уложить в постель. Поговаривали о «падучей». Но короля это происшествие совершенно не тронуло. В октябре вдова коннетабля де Монморанси, бывшая статс-дама Анны Австрийской, потребовала предоставить ей должность обер-гофмейстерины. Людовик передал этот вопрос на рассмотрение Совета, но в результате решил дело сам, попросту упразднив саму должность. Таким образом, Мария де Шеврез теперь оставалась при дворе лишь как супруга обер-камергера и не могла так же часто, как раньше, видеться со своей задушевной подругой.

Конде, вернувшийся из Италии, но сидевший в своей вотчине Берри, исподволь мутил воду, подстерегая случай выйти на первый план; Брюлары пытались нейтрализовать Марию Медичи, которая снова была на коне; та плела свои интриги; Монморанси открыто враждовали с Гизами… Помимо всего этого, новоиспеченный кардинал Ришельё засыпал Людовика посланиями, обличая беззубую внешнюю политику, непротивление Испании, открыто нарушающей договор о Вальтеллине, и взывая к памяти покойного Генриха IV. По его наущению Вьевиль обращал внимание короля на то, что весьма значительные суммы не доходят до казны, оседая в карманах Пюизье. Наконец, состоялось еще одно тайное заседание в узком кругу: Людовик, королева-мать, Ришельё и Вьевиль.

Гром грянул три дня спустя, вечером 1 января 1624 года: Людовик потребовал у канцлера печати. На следующий день Пюизье принес их королю, однако только две — Наварры и Дофине. Не хватало главной — печати Франции. Король призвал канцлера к ответу, тот всё свалил на своего сына. Можно себе представить, сколько денег наварил Пюизье, исподтишка используя государственную печать. Когда, наконец, все печати были возвращены, Людовик XIII передал их председателю парламента д’Алигру со словами: «Я избрал вас по собственному побуждению; вы никому больше этим не обязаны, служите мне как порядочный человек». Король велел иностранным послам больше не обращаться по важным вопросам к статс-секретарю; впрочем, 4 февраля Пюизье был отстранен от должности. Отцу и сыну велели удалиться от двора. При этом королевский гонец уточнил, что если они считают себя невиновными в злоупотреблениях, которые им приписывают, то могут остаться в Париже, но при условии, что парламент проведет расследование их дел. Канцлер ответил, что лучше они уедут.

До самого последнего момента Людовик скрывал свои намерения в отношении Брюларов, так что те ничего не заподозрили. В глазах иностранных дипломатов это поистине королевское двуличие было выдающимся и весьма ценным качеством. Кроме того, его величество вновь желал заниматься всем лично и входить во все дела. Он заявил Пезаро во время аудиенции: «Впредь я не буду поступать, как раньше, я хочу во всём доходить до сути». «Каникулы» закончились.

Отставка Брюларов привела к перестановкам в правительстве — обязанности первого статс-секретаря поделили между четырьмя людьми: тремя прежними статс-секретарями и одним новым. Они подчинялись узкому совету во главе с Вьевилем, к числу достоинств которого папский нунций относил лишь то, что «он очень силен в греческом и всегда жил в страхе Божьем». Всех послов, назначенных Пюизье, отозвали.

Мария Медичи подступала к сыну, чтобы ввести в Совет кардинала Ришельё. Людовик отвечал, что не сомневается в лояльности кардинала; но почему бы ему не съездить в Рим, чтобы научиться смирять свою гордыню и подавлять страсть к господству? Королева стала просить Вьевиля употребить свое влияние с той же целью. Но тот, как и прочие министры, боялся умного кардинала, прекрасно понимая, что рано или поздно тот станет играть в Совете первую скрипку. «Как бы вашему величеству не пришлось однажды раскаяться, что вы способствовали возвышению человека, которого еще не знаете», — сказал он.

Тогда упрямая королева заперлась в своем новом Люксембургском дворце, строительство которого, начатое в 1615 году, постепенно подходило к концу, и не показывалась при дворе. Вьевиль предложил королю сделать очередную уступку матери: выделить кардиналу место где-нибудь на краешке стола, поручив ему, к примеру, разбирать депеши. Получив это предложение, Ришельё вежливо отклонил его, сославшись на «слабое здоровье», которое не позволяет ему занять столь «ответственный» пост.

Борьба самолюбий окончилась в пользу Марии Медичи. В апреле, когда двор переехал в Компьен, Людовик рано утром вошел в спальню матери и сказал: «Я принял решение, избрав одного из своих слуг для руководства делами, чтобы все знали, что я желаю жить с вами в добром согласии не на словах, а на деле». 29 апреля в два часа дня Ришельё впервые был приглашен на заседание Королевского совета. Ему объявили, что он вправе высказывать свое мнение в ходе совещаний, но не должен вести никаких дел помимо заседаний.

Летом двор кочевал по загородным резиденциям: Людовик затеял перестройку Лувра, чтобы превратить его из средневековой крепости в нечто более напоминающее королевский дворец. Площадь жилых помещений предстояло увеличить в четыре раза, остатки ненужных средневековых укреплений снести, зловонный ров, в который сбрасывали нечистоты, засыпать. В Большой галерее, соединявшей Лувр с дворцом Тюильри, должны были разместиться Монетный и Печатный дворы, а Квадратному двору предстояло принять законченный вид, увенчавшись павильоном с часами. Сооружение павильона поручили архитектору Жаку Лемерсье (1585–1654), однако строительство, начатое в 1624 году, завершилось только в год его смерти, когда самого Людовика уже давно не было в живых.