Людовик XIII - [126]

Понятно, что король не желал расставаться с преданными офицерами, которых любил и ценил; но верный слуга кардинала не отступал и даже заявил, что в противном случае охрана его высокопреосвященства будет всегда вооружена, даже в присутствии его величества, во избежание покушений на жизнь кардинала.

Тальман де Рео приводит красочный рассказ о встречах настырного Шавиньи и Людовика. На слова короля, что Тревиль служит ему верой и правдой и имеет множество заслуг, «господин Младший» возражал, что заслуги кардинала ничуть не меньше и что тот не щадит своего здоровья на службе монарху. «Кардинал болен, он стал мнителен, — защищался король. — Мне тоже приятны далеко не все лица из окружения его высокопреосвященства, однако я не требую их удалить». «Я уверен, что если бы его высокопреосвященство узнал, кто именно вам неприятен, то немедленно расстался бы с этим человеком», — отвечал Шавиньи. «Ну так пусть он уволит вас, потому что я вас не выношу!» — взорвался Людовик.

«Король пребывает в прежнем умонастроении, — отчитывался «господин Младший» из Сен-Жермена 13 ноября. — Он знает, что ему не избежать того, чего от него просят, но ему невероятно тяжело на это решиться». И далее: «Посмотрим, что его величество изволит сказать нынче вечером, если мне удастся переговорить с ним наедине, ибо мне стоит большого труда оторвать его от этих людей». На следующий день: «Король почти готов сделать некое предложение, но ему трудно на это решиться. Мне кажется, он хотел бы спасти Дезэссара, отправив его в Италию, хотя он не сказал этого прямо… Наконец, он ясно заявил, что хочет дать удовлетворение монсеньору, не рискуя, однако, своей честью; на это ему было отвечено положенное».

Миновали времена, когда кардинал считал своей обязанностью поддерживать короля в хорошем настроении. Стоя одной ногой в могиле, он больше всего боялся, как бы его туда не столкнули раньше времени, пока он не довел до конца всех своих замыслов. Ришельё даже позволял себе шантажировать короля, намекая, что Сен-Мар рассказал кое-что, о чем его величеству не осмеливались говорить. Он сделал своей шпионкой при короле… Анну Австрийскую, с которой поддерживал оживленную переписку. Король же вновь замкнулся в меланхолии и одиночестве, томясь в плену навязчивых мыслей; он больше не доверял своим министрам и позволял себе откровенные разговоры только с Тревилем. Естественно, такая душная атмосфера не могла не сказаться на его здоровье…

Наконец, кардинал прямо заявил, что не приедет в Сен-Жермен, поскольку не чувствует себя в безопасности в присутствии многочисленных гвардейских офицеров, замешанных в прошлые махинации Сен-Мара. Если его величество желает с ним переговорить, пусть проведет зиму в Париже, Сен-Море или Булонском лесу. В конце концов Тревиль сам предложил королю пожить какое-то время в Париже, но тот пока не согласился, не желая с ним расставаться. Ах так? Ришельё объявил всем иностранным послам, что не станет их принимать, пока не поправится, ибо таково желание короля, а к Людовику прислал Мазарини со своим прошением об отставке — впервые подписанном собственноручно (раньше не позволяла больная рука).

«Доведенный до столь крайнего положения, — писал в донесении от 25 ноября венецианец Джустиниани, — король предпочел благо своего королевства собственному удовлетворению и в конце концов решился удалить офицеров. Капитан мушкетеров де Тревиль получил выкуп за свою должность и пост губернатора Пон-Сент-Эспри помимо других, более щедрых вознаграждений. Прочие были отправлены в Пьемонт, а иные попросту уволены. Двор теперь очищен, и кардинал пребывает во всём блеске своего авторитета. Сегодня он должен увидеться с королем в Рюэе, после чего господин кардинал вернется в Париж, чтобы дать аудиенцию посланникам государей, поскольку от заговора не осталось и следа».

Кардинал добился своего, однако его отношения с королем в корне изменились: из них исчезли человечность и доброта. Людовик отныне ограничивался краткими деловыми записками по текущим вопросам, без былых уверений в своей привязанности и добрых пожеланий. Ришельё теперь — только главный министр, а не наперсник.

Торжествовать ему оставалось недолго. 29 ноября кардинал почувствовал резкую боль в боку и 1 декабря слег с плевритом. Медицина признала свое бессилие. На следующий день Ришельё еще нашел в себе силы принять Мазарини, Шавиньи и Нуайе, чтобы обсудить с ними текущие дела. 4-го числа наступило внезапное улучшение, и приближенные кардинала обрадовались, считая, что опасность миновала, однако он знал, что умирает. Внеся кое-какие изменения в свое завещание, он причастился и соборовался. Когда исповедовавший его кюре церкви Сент-Эсташ попросил его простить своих врагов, Ришельё ответил, что у него не было иных врагов, кроме врагов государства. Он тихо скончался 4 декабря; его набальзамированное тело было выставлено на несколько дней для прощания, а затем захоронено в часовне Сорбонны, построенной благодаря кардиналу, который покровительствовал старейшему французскому университету.

За время его болезни король, проведший три дня в Париже, дважды навестил умирающего. Они говорили о делах; для верности Ришельё изложил в письменном виде основные направления своей политики, ее побудительные причины и цели; он умолял короля непременно завершить начатое и вручал под его покровительство своих родных, уверяя, что они будут верно ему служить. Во время второй встречи король пообещал следовать рекомендациям кардинала и даже собственноручно поднес ему два яичных желтка, которые тот проглотил. Валентин Конрар, стоявший вместе с Ришельё у истоков Французской академии, в рассказе о последних днях жизни кардинала отмечает, что тот говорил отеческим тоном, а по щекам короля текли слезы. Монтрезор же и Тальман де Рео утверждают, что, выйдя из комнаты умирающего, Людовик прошелся по галерее дворца, разглядывая картины, и при этом несколько раз рассмеялся. Некоторые исследователи видят в этом противоречие, подозревая кого-то из рассказчиков в попытке выдать желаемое за действительное, но нам кажется, что никакого противоречия нет: нервы короля были сильно расшатаны недавними событиями, вполне возможно, что с ним просто случилась истерика. Кстати, Ришельё подарил ему свой дворец, который отныне стал называться не Пале-Кардиналь, а Пале-Рояль.