Он бежал сквозь сытное потрескивание мергеза, сквозь облака мяты, он бежал, даже не пытаясь по дороге свистнуть с прилавка пару фиников, он обежал несколько точек игры в наперсток, где в глубине коридоров негры сливались с темнотой, и в этом мраке с разбегу врезался в стальную брюшину Длинного Мосси.
– Чего тебе надо от Сима?
– Он не верил! – завопил малыш Нурдин. – Он мне не верил, я же говорил ему, что Бритва – это старик, он не верил, а теперь пожалуйста, сам может убедиться, это тот же старик, с белыми волосами, он сейчас пошел к бабушке Хо.
– Это к ряженой?
– Ну да, к менту, одетому вьетнамкой. Старик–убийца пошел к нему, идите, вы сами убедитесь, Бритва – это он! Вдову Долгорукую тоже он убил!
Длинный Мосси обернулся в темноту:
– Махмуд, минутку постой вместо меня, я скоро.
Потом он взял мальчика за локоть:
– Ну, пошли, Нурдин. По пути захватим Сима. Но если ты чего наврал, то мергез можно будет жарить прямо на твоей заднице.
– Ничего вы не будете жарить на моей заднице! Я две недели сижу под лестницей и караулю убийцу! Это старик! И никто другой!
***
Они перехватили высокого белоголового старика в тот момент, когда он выходил из корпуса. Его глаза горели, по коже пробегала дрожь, лицо блестело от пота, как зеркало, – старик был явно не в себе. Симон забрал у него «пламу–27» и повел в подвал, а Длинный Мосси тем временем летел наверх, перепрыгивая через этажи, чтоб справиться о здоровье бабушки Хо. Нурдин снова нырнул за лифт: пост надзора.
Старик сначала решил, что они торговцы наркотиками, угадавшие, что он их ищет. Он достал деньги и протянул к ним другую руку. Обычно сделка занимала пару секунд. На этот раз она затянулась. Симон–Араб почти вежливо отстранил деньги. В подвале пахло едкой мочой и кожным грибком. Замшелое кресло протягивало в ночь изъеденные ручки. Симон усадил в него старика.
– Тебе нужна доза, старик? Сейчас ты ее получишь.
Он достал из куртки шприц, длинный, как кошмар, столовую ложку и пакетик белого порошка.
– Бесплатно.
В центр подвала упала тень: это Мосси спустился с высот.
– Он пришил его.
Араб рванул зубами пакетик. Медленно покачал головой:
– Старик, когда в Бельвиле гибнет мент, всей молодежи достается на орехи. Зачем ты нас так наказал?
Если бы само кресло заговорило, то и тогда донесшийся снизу ответ поразил бы их меньше:
– Чтобы спасти Литературу!
Араб ничуть не взволновался. Длинная струйка слюны протянулась от его веселых зубов к горке порошка, торчащей из ложки. Порошок яростно зашипел. Стал плеваться, как кошка.
– А старух этих ты тоже прирезал для Литературы?
Длинный Мосси думал: «Чего только не наслушаешься от Пер–Лашез до Гут–д'Ор!»
– Для Литературы, великой и единой, моей и твоей!
Старик был возбужден, но не пытался убежать. Он лихорадочно закатывал рукав. Голос его звучал все звонче, но сам он продолжал послушно сидеть в кресле. Его бледная рука невесомо парила в темноте.
– Деньги безграмотных старух вернули из небытия шедевры, и теперь они снова будут жить в юных детских сердцах. И это сделал я! Барон Корво… Вы слыхали про барона Корво?
– Про барона не слыхал, – искренне ответил Мосси.
Симон погрузил иглу в тающую горку. Он и без света безошибочно делал свое дело.
– Юноша, знаком ли тебе хотя бы Имру аль Каис, князь племени Кинда? Ведь он – человек твоей культуры, твоей самой древней, доисламской цивилизации!
– И князя не знаю, – признался Длинный Мосси.
Но старик без предупреждения стал читать нараспев:
– Кейфа, набки мин дикра набибин уа манзили…
Симон перевел для Мосси, мягко выжимая поршень шприца. Он улыбался.
– Остановимся, восплачем о возлюбленной и о покинутом доме…
– Да! – вскричал старик, улыбаясь. – Да, это один из вариантов перевода. А скажи мне, знаешь ли ты поэмы Мутанабби? Читал ли ты его хвалу матери Саифа аль Даула?
– Да, читал, – сказал Симон, склоняясь над стариком, – но с удовольствием послушаю еще раз.
Он перетянул плечо старика куском резиновой камеры. Вены вздулись под пальцами. Голос Симона звучал мягко.
– Нуиду ль – машрафьятауа ль – ауали… – скандировал старик.
Симон ввел иглу и перевел:
– Мы готовим мечи и копья…
И, нажимая на поршень, подхватил:
– Уа тактулуна ль – мануну биля гитали.
Смесь слюны и белого порошка устремилась в вену. Когда она достигла сердца, неведомая сила вырвала старика из кресла и швырнула в пространство. Он рухнул к ногам Мосси и Симона – переломанный, скрюченный, похожий на мертвого паука.
– Переведи, – сказал Мосси.
– Но смерть сражает нас без боя, – нараспев прочел Араб.
***
Пастор лежал на раскладушке и смотрел в потолок, а ночь потихоньку располагалась в его рабочем кабинете. «Продам бульвар Майо», – решил он. Он говорил «бульвар Майо», как будто играл в «Монополию», но речь шла о доме, где раньше жили Габриэла и Советник. «Все равно я боюсь туда идти. Продам бульвар Майо и куплю себе маленькую квартирку на улице Гинмер, с видом на Люксембургский сад, или где–нибудь в новых домах у Сен–Мартенского канала…»
Ему даже не придется идти домой, просто надо обратиться в агентство. «Не возись с грудой воспоминаний, Жан–Батист, продавай, транжирь, выбрасывай, строй себе новую жизнь…» Пастор исполнит последнюю волю Советника. «Вот возьму и построю!» – «И отыщи свою Габриэлу». – «Это, Советник, уже другая история…»
