– Слушай, Казнав, я же тебя не спрашиваю, куда ты ходишь загорать!
Прямое попадание: Казнав каждый день таскается в отдел кварцевых ламп и там прожаривает себе морду, на халяву, естественно. Отсюда и роскошный терракотовый загар.
– Короче, оставь в покое тетю Джулию, если не хочешь схлопотать по морде.
И вот тут–то все и произошло. Произошло как при замедленной съемке, так что весь Магазин, казалось, застыл. Казнав побледнел. А стоящие как раз за ним симпатичные старичок и старушка медленно поворачиваются друг к другу с улыбкой и, как будто им не по сто, а по двадцать пять, целуются с такой невероятной чувственностью, что даже у окружающих искры из глаз. Между двух слипшихся тел я замечаю угол зеленой сумки. Цвета зеленого яблока.
И Казнав получает по морде, как ему было обещано. Но бью его не я, а оторванная рука старушки. Я слежу глазами за траекторией руки, точно обозначенной фонтаном крови, вырывающейся из разорванных сосудов. Я отчетливо вижу лицо старика, недоверчивый взгляд из–под челки седых волос, тонких, как волосы младенца, и подстриженных по–римски в кружок. Вижу лицо Казнава, его внезапно сморщившуюся щеку, от которой ударная волна расходится по всей физиономии.
И только тогда слышу взрыв. Как будто в голове у меня рушится кирпичная стена. Отброшенный вперед, Казнав сбивает нас с ног, тетю Джулию и меня.
9
Человек, оказавшийся непосредственно на месте взрыва, имеет одно преимущество – его не затопчут. Все разбегаются в стороны от эпицентра.
Девушка, лежащая на мне, всей своей тяжестью прижимает меня к полу. Можно подумать, что она спасает меня от вражеского пулеметного огня. Но на деле оказывается, что она просто в обмороке. Я осторожно кладу ее на бок, поддерживая голову ладонью, и поправляю задравшуюся юбку. Казнав сидит напротив меня на полу с сосредоточенным видом, как ребенок, который только что изготовил свой первый в жизни кулич из песка. Он весь в крови и безуспешно старается понять, его ли это кровь или чья–то чужая. (В первый раз вижу его думающим.) В нескольких метрах позади Казнава два тела, одновременно сплетенных и разметенных по сторонам, лежат в жуткой кровавой жиже. С трудом встаю. Вокруг меня – паника, какая бывает в живорыбном садке в момент отлова. Все рыбы хотят выпрыгнуть из воды. Они бросаются вверх, вниз, сталкиваются друг с другом, резко меняют направление, пытаясь ускользнуть от невидимого сачка. Самое невообразимое в том, что все это происходит в такой же тишине, какая, наверно, царит на дне моря. Под ногами беглецов рассыпаются на части манекены, рушатся целые пирамиды витрин. И все это без единого звука.. Я сижу на дне гигантского аквариума, охваченного безумием. Тетя Джулия в свою очередь приходит в себя. Я вижу, как шевелятся ее губы, но не слышу ровным счетом ничего. Оглох. Взрыв оглушил меня.. Инстинктивно подношу пальцы к ушам. Крови нет. Уже хорошо. Сажусь на корточки перед тетей Джулией и охватываю ее лицо руками:
– Все цело?
Слышу собственный голос так, как если бы сам с собой говорил по телефону. Девушка что–то отвечает и как будто хочет обернуться, но я ей не даю. На сей раз, однако, все эти кровавые разводы не вызывают у меня тошноты. Ко всему, наверно, можно привыкнуть. Кажется, что тела убитых в последнем порыве к соединению обменялись внутренностями. Они слились воедино. И ни малейшего следа зеленой хозяйственной сумки. Они грели ее своими животами, как птица греет яйцо, и птенчик вылупился…
Двое в белом уводят совершенно обалдевшего Казнава. Кто–то хлопает меня по плечу. Оборачиваюсь. Свидетельство того, что история всегда повторяется в наихудшем варианте: давешний пожарник–лилипут принимается комментировать случившееся. Его губы, как два розовых слизня, шевелятся под тонкими усиками. Но я, к счастью, не слышу ни слова.
Я провел в больнице долгих четыре часа. Они меня ощупали и обстучали по всем швам. Все оказалось на месте. Я испытал чисто детское удовольствие от того, как они меня крутили и переворачивали. Так бывало в те времена, когда я был щенком и моя мать или Ясмина, жена старого Амара, купали меня в ванне. Но теперь глухота добавляла удовольствия. Я всегда думал, что из меня получился бы отличный глухой и никуда не годный слепой. В самом деле, отберите у меня мир звуков – мне будет только приятно. А вот если глаза выколоть, я, пожалуй, умру.
Но все хорошее когда–нибудь да кончается, и вот, мало–помалу, вселенная снова находит путь к моим барабанным перепонкам. Слышу разговоры сестер и врачей вокруг меня. Сначала не понимаю ни слова – как если бы они говорили в соседнем купе. А потом и смысл начинает доходить. Речь идет о том, чтобы оставить меня в больнице на недельку, потому как возможны мозговые осложнения – надо, мол, понаблюдать. Валяться тут целую неделю? Могу себе представить, какую рожу скорчат ребята и Джулиус.
– Исключено!
Длинный белый халат с лошадиным лицом оборачивается ко мне:
– Вы что–то сказали?
– Да, я сказал «нет». Я не хочу оставаться здесь. Я чувствую себя прекрасно и сейчас же поеду домой.
Белый халат советуется с другим, еще более белым халатом, вздувающимся над круглым животом.
