Людоед - [4]

За жертвоприношением последовал массовый уличный пир. Джон Конгрэйв оплатил вино и угощение для граждан из государственной казны, и город объедался, опивался, развратничал и плясал несколько дней и ночей.

— Скажите, Немо, — спросил Тирелл, добравшись до диктатора на площади, — почему нам нельзя хоронить наших мёртвых?

Немо посмотрел на него снизу вверх, из-за края чаши с дешёвым красным вином. Кровь на его лице засохла и превратилась в тёмную корку. Глаза диктатора были цвета грозы, бездонные и безумные. Он уже успел изрядно набраться.

— Ты вавилонский жрец, — сказал Немо. — Я помню, ты приходил в сенат.

Он хлопнул ладонью по скамье рядом с собой и вручил Тиреллу полный вина стакан.

— Спасибо, — сказал Тирелл, садясь. Вино было совсем неплохое.

— Скажите мне, капитан, неужто все эти люди, — Тирелл обвёл рукой шумную праздничную толпу, — с которыми Вы сидите за столом, едите и пьёте, действительно настолько ниже Вас, что Вы отказываете им в праве на могилу?

— А, — сказал Немо, глядя в свою чашу, и покачал головой. — Дело не в том.

Он покачивал чашу в руках, так, чтобы вино вращалось пурпурным водоворотом, и неотрывно смотрел в эту воронку.

— Я не открою новое кладбище для бедняков, потому что ваша наука скоро сделает всех моих людей бессмертными, — сказал он. — Людей в мире будет всё больше и больше, и вся земля будет нужна живым. На ней можно строить дома, выращивать хлеб, а кладбище — это святое место. Нельзя сначала похоронить где-нибудь мёртвых, а потом взять и нарушить их покой, потому что нам не хватает земли. Это кощунство.

Священник хотел было возразить. Внезапно Немо залпом осушил чашу, вскочил на скамью, перепрыгнул через стол и затерялся среди танцующих. Тирелл допил вино и ушёл, оставив диктатора веселиться с десятками тысяч поклонников. Впоследствии он не мог вспомнить, что же хотел тогда ещё сказать. Позиция Немо была логична. Единственный аргумент против неё был бы аргументом против бессмертия, а противостоять любви людей к жизни было так же бессмысленно, как пытаться остановить взрыв сверхновой звезды. Джон Конгрэйв не смог бы ничего изменить, даже если бы захотел. Но зачем ему такого хотеть? Диктатору было уже под пятьдесят, и вавилонская технология спасла его от надвигающейся старости, сохранила его красоту и богатырскую силу. Лучше быть молодым, богатым и здоровым, чем старым, бедным и больным, думал Тирелл, а уж иметь возможность упокоиться в родной земле и вовсе очень хорошо. Священник затаил обиду.

Это было не всё. После вавилонской интервенции патрианцы дорвались до высокотехнологического оружия и тут же бросились разбираться со своими заклятыми врагами, у которых такого оружия не было. Вавилоняне сумели предотвратить две бойни, однако новоиспечённый генерал Джексон Дэйн тем не менее устроил третью. Джон Конгрэйв дал этому человеку армию, и Дэйн учинил среди северных племён что-то очень напоминающее геноцид. Вавилоняне сообщили об этом диктатору.

— Вот и хорошо, — сказал Конгрэйв.

Вавилоняне растерялись. Они ожидали, что их благородный ставленник положит конец кровопролитию, и не учли человеческий фактор. Генерал Дэйн был личным другом капитана Немо.

Джеймс Кросс тоже был другом капитана Немо, и Тирелл не стремился повторить ошибку соотечественников. Второй силой, которая могла подпортить жизнь Кроссу, был народный трибун Колин Долинг. Этот человек был политической марионеткой, а заодно — по слухам — любовником Немо. На первый взгляд трибун сохранял независимость и часто критиковал законопроекты диктатора, требуя гораздо более радикальных реформ. Окопавшаяся в сенате «белая» оппозиция впадала в истерику, требуя сохранения старых порядков и головы трибуна на блюде. Долинг наседал, Немо лениво огрызался, и сенат поддерживал его первоначальную идею во избежание худшего. В общем и целом пикировка имела вид хорошо спланированного циркового поединка, результаты которого устраивали и диктатора, и трибуна. Как бы ни обстояли их личные отношения, в политическом плане Немо и Долинг спали в одной постели.

Между тем к Кроссу трибун никаких нежных чувств не питал. Громкий наезд на могущественного олигарха за излишнее взяточничество, воровство, жестокость или разврат был бы как раз в стиле Долинга. Интересно, если скормить человека рыбам, зажарить этих рыб и съесть, это сойдёт за излишнюю жестокость? Ещё как! Это, между прочим, садизм, каннибализм и самый натуральный разврат. С такой амуницией в руках Долинг сможет всласть палить по министру хоть весь сезон. Людям это не скоро надоест.

Тирелл решил поговорить с трибуном.

* * *

Миссия стояла за квартал от главной улицы Сото. Улица вела на Капитолий. Широкая и прямая, она наливалась темнотой, как обмелевшее русло паводком. Над ней пролетали ломящиеся от пассажиров урбабусы. Фонари ещё не горели, и урбабусы буйно сияли россыпями сигнальных огней. Над ними то и дело проносились счастливцы, которые смогли купить или же получить в подарок вавилонский серфборд. Многие лежали на досках, как на плавательных матрасах, и с любопытством глядели вниз. Улица полнилась людьми до краёв — рабы и наёмные труженики возвращались из благополучных районов в Сото. В такое время Колин Долинг ещё принимал просителей в Доме Трибунов на одноименной площади Капитолия. Тирелл решил не откладывать разговор в долгий ящик, однако его ноги отказались пройти пешком даже квартал. Тирелл спустился вниз, взял из гаража свой серфборд и взмыл в темнеющее небо, включив сигнальные огни.