Людмила Зыкина - [47]

Если кто-то давал ей рецепт приготовления вкусной и здоровой пищи, о котором она никогда не слышала, она непременно его записывала. Однажды, торопясь на репетицию и выходя из кабинета, попросила: «Юраш, сядь на мой телефон и жди звонка от Нади Бабкиной, она вот-вот позвонит. У нее какое-то чудо-варенье из абрикосов получается, запиши рецепт».

«Дежурным» блюдом во время репетиций ансамбля были макароны с тушеной говядиной с жареным на масле луком. Тушенка всегда закупалась впрок – десяток, а то и больше банок было всегда в запасе.

Была хлебосольной, потчевала чем могла, что было на столе или в холодильнике. Никогда я не видел, бывая у Зыкиной в застолье по разным поводам и без них, чтобы она кого-то из журналистов потчевала бутербродами с черной икрой, где ломтик хлеба был «тонюсенький-претонюсенький», а икры аж «в палец толщиной». Вранье это. Кстати, Зыкина любила больше красную икру и никогда ее не «черпала столовой деревянной ложной, как кашу». Это тоже вымысел.

Готовить любила, но чтобы при этом ей никто не мешал. Часто по ночам, когда не успевала. Обед у нее на столе был всегда – и когда была замужем, и когда осталась одна. Считала, что нельзя расслабляться, первое блюдо в ежедневном рационе должно быть обязательно. Застолье любила, но я ни разу не видел, чтобы она «хлестала водку стаканами». Если кто-то в компании, благодаря свободе слова, изловчался блеснуть матерным словечком из трех или более букв, она вскрикивала: «Ой!», словно кто-то неожиданно укалывал ее иглой или булавкой в мягкое место пониже спины. Взгляд ее в сторону обладателя ненормативной лексики был выразителен до такой степени, что тот сразу умолкал или извинялся за допущенную вольность. (В феврале 1980 года ансамбль «Россия» гастролировал в Ленинграде и в один из дней мы втроем, Зыкина, Лена Бадалова, помощница Зыкиной, ассирийка, замечательная женщина, рано ушедшая из жизни, и я отправились в ленинградский Дом торговли в центре Северной столицы. Над торговыми рядами Зыкина видит вывески: «Лентрикотаж», «Ленодежда», «Ленобувь»… Спрашивает Лену: «А как будет называться эта обувь в Херсоне?». Ответа, разумеется, не последовало).

Не могла терпеть, когда мужское сообщество закусывало коньяк солеными огурцами или селедкой. «Издевательство над коньяком, – сетовала она. – Мужчины всего мира пьют коньяк с кофе, покуривая при этом сигару или сигарету, у нас же заливают его за воротник, как водку».

В перерывах между репетициями пила свежезаваренный чай с бутербродами – белый хлеб с сырокопченой колбасой или сливочным маслом и красной рыбой. Пока пила чай, звонила по телефону, если в этом была необходимость. В это время к ней можно было зайти посетителям, на столе лежала коробка отменных шоколадных конфет, ими от души потчевала зашедших. Меня всегда спрашивала, не голоден ли я, чем помочь, как идут дела. Дела иногда шли не очень радостно – толпы журналистов осаждали приемную, особенно перед Новым годом, днем 8 Марта и накануне дня ее рождения. К интервью любой газете, журналу, готовил как можно тщательнее, советовал, что конкретно можно сказать, не вдаваясь в политику, а что вовсе не обязательно.

Журналисты проявляли чудеса прыти, наглости и нахальства, объясняя свои неуемные желания «материалом в завтрашний номер». Когда Зыкина уставала от их невероятной назойливости, говорила:

– Юраш, давай сам с ними разберись…

– Так я же, Людмила Георгиевна, не Зыкина.

– Ты все обо мне знаешь и даже больше, чем следует. (Бывало, шутила: «Мне кажется, твои знания таковы, что тебя впору к стенке ставить, как при Сталине»).

В особенно напряженные дни, когда приезжали телевидение, корреспонденты центральных газет, популярных журналов, она давала мне право, кого принять, а кому отказать в интервью или встрече. Но если это были журналисты с периферии или из-за рубежа и они торопились на поезд или самолет, вопрос, кто первым войдет в ее кабинет, не стоял.

Среди печатной братии находились экземпляры, жаждавшие непременно сфотографироваться с Зыкиной «на память», привозили цветы. Редко, но номер проходил. И когда Зыкина через пару недель или месяц читала интервью с ней в журнале и видела свою фотографию «на память», она восклицала:

– Вот наглец! А говорил «на память».

– Зато какая самореклама: вот, смотрите все сюда, я с самой Зыкиной рядом.

– Небось выпил рюмку-другую по этому поводу с друзьями.

– Вполне возможно, – заключал я. – Почему бы и нет.

Нередко действия журналистов, мягко говоря, происходили от лукавого и в появившихся в прессе статьях о Зыкиной были цитаты и слова, которые она никогда не то чтобы не говорила, а и слыхом не слыхивала. В таких случаях я соединял ее по телефону с главным редактором издания. Тот, как правило, извинялся, божился, что «такое никогда не повторится», и на этом все заканчивалось.

На телевидение чаще всего ездили вдвоем (однажды знакомый редактор, глядя на нас, идущих по коридору, пошутила: «Вот Зыкина и Зыкин приехали»). На передачу «Старая квартира» на канале «Россия» мы с певицей чуть опоздали и вошли в зрительный зал под руку, усевшись на пустовавшие два крайних кресла первого ряда. Сотни зрителей смотрели на меня сзади, иные дамы привставали с места, чтобы посмотреть, с кем это Зыкина приехала. Шепчу ей: «На меня смотрят все женщины без исключения, не отрывая глаз. Подумают еще чего-нибудь этакое»… «Да пусть думают что хотят», – отвечала певица.