Людмила - [72]

— Извини, шеф.

— Пошел вон.

Оттолкнувшись от меня руками, выпрямился, прижал огромную с длинными пальцами ладонь к нагрудному карману:

— Еще раз пардон, командир.

Слабо улыбнулся и вставшим ужом протиснулся в телефонную будку, едва приоткрыв дверь.

«Вот еще один такой тощий, — подумал я. — Поди разбери, может быть, это он. Впрочем, тот был без кепки».

Вокруг мелькали какие-то лица, волосы, руки, платки; у двух лотков за мороженым вытянулись длинные хвосты; лязгали ведра, громко перекликались цыгане, ребенок заплакал у женщины на руках, — я почувствовал легкую тревогу, какое-то беспокойство, как будто я только что здесь, в толпе, кого-то потерял или... Нет, не знаю что. Я подошел к щиту, на котором среди нескольких фотоснимков одно лицо показалось мне знакомым.

РАЗЫСКИВАЕТСЯ ОСОБО ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК

ПРИМЕТЫ:

возраст 32–35 лет; рост 181–185; лицо овальное; черты лица правильные; нос прямой; глаза серые; волосы русые;

Может быть одет в светло-серый костюм; особых примет нет.

Каждого, кто видел преступника или знает о его местонахождении, просим сообщить в ближайшее отделение милиции, в сельсовет или в поселковый совет.

УБЕДИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА:

не пытаться задерживать преступника самостоятельно — преступник вооружен, владеет приемами карате.

С левой стороны была помещена фотокарточка. По некоторым признакам можно было определить фоторобот. Я долго и внимательно рассматривал снимок — нет, я ошибся.

Я вышел на площадь. Из-за круглого сквера, грохоча на стрелках, приближался красный трамвай. Толпа скопилась на переходе. От стоянки одно за другим отъезжали бледно-зеленые такси. Я нерешительно двинулся по тротуару вдоль закопченных многоэтажных домов. Дойдя до переулка, остановился, подумал и свернул в него. Там было тихо. Ни души не было в переулке, только поблескивали булыжники в рассеянном сумерками свете редких фонарей, да бледными пятнами сквозь шторы размылись несколько окон в верхних этажах, и среди них неожиданно ярко светилось распахнутое настежь окно Людмилы.

Я остановился и прислонился к стене. Задрав голову, напряженно всматривался в освещенное ярким светом окно. Хотел закурить, но вспомнил, что у меня нет сигарет. Полез в карман за платком, но вспомнил, что и его я оставил у Людмилы. Шторы на окне были раздвинуты, и одна из них обвисла, наполовину сорванная с колец.

«Не было света, — подумал я. — Когда я уходил, были свечи. Зачем она зажгла свет? И почему она не спит?»

Я неуверенно направился к арке. Вошел. В подъезде было темно: свет с площадки третьего этажа едва проникал сюда. Я подошел к лифту, прислушался. Потом нажал кнопку и сразу же бросился к лестнице. Кабина лифта прогрохотала мимо меня вниз, когда я уже был на третьем этаже, и дальше я никого не встретил на лестнице. Остановившись перед дверью, я не сразу заставил себя позвонить. Прислушался — из-за двери не доносилось ни звука. Я воткнул палец в звонок — молчанье. Я из всей силы раз за разом стал нажимать кнопку.

— Кто это? — послышался из-за двери испуганный голос.

— Людмила! Это вы, Людмила? Откройте — это я.

Лязгнул железный засов — дверь открылась. Я вошел и остановился, прислонясь к косяку. Людмила стояла в пестром легком халатике с голубеньким купальным беретом в руке — видимо она только что его сняла. Я заметил, что телефонная трубка висит рядом с аппаратом на крючке. Я подошел, взял трубку — оттуда донеслись далекие длинные гудки. Я положил трубку на рычаг. Стоял, держал руку на трубке.

— Я забыл у вас сигареты, — сказал я, не думая о том, как глупо это звучит.

— Я пыталась дозвониться до вас, — шепотом сообщила Людмила, — когда вы...

— Правильно, — сказал я.

Оглядываясь на меня, она подошла к двери и заперла ее на засов. Я смотрел на нее. Она прошла мимо меня и, обернувшись, махнула мне рукой. Я пошел за ней.

В комнате она подошла к окну, взялась за штору и с виноватой улыбкой сказала:

— Я оборвала штору. Я чуть не упала со стула, — сказала она. Осторожно задвинула обе шторы, насколько это получилось.

Со стола все было убрано, только лежала пачка «Шипки» (мои сигареты). К шкафу были прислонены две диванные подушки, на диване была разостлана постель. Людмила включила торшер, погасила яркую трехрожковую люстру, подошла ко мне.

— Я забыл сигареты, — сказал я.

Она смотрела мне в глаза, и я опять увидел, как дергаются ее губы от улыбки, которую она не в силах сдержать, а темные глаза блестят так ярко, как будто они полны слез.

— Испугались? — спросил я.

Она прикрыла глаза и снова открыла их, и опять они как будто были полны слез. Я шагнул к столу, чтобы взять сигареты. Я шагнул — и она метнулась ко мне и обняла меня так крепко, как обнимают, когда еще не умеют обнимать. Она обняла меня, стиснула, прижалась — что я мог сделать? Мы целовались так, что чуть не задохнулись, Людмила.

Она отступила на шаг с той улыбкой, которая сходит с лица. Я наклонился и, взяв сигареты, положил их в карман.

— Я пойду, — сказал я сердито.

— Нет, — сказала она.

— Да, — сказал я.

— Нет, — сказала она.

Она стояла передо мной все с той же улыбкой. С той улыбкой, которая сходит с лица и никак не сойдет на нет.