Людмила - [52]

— Нет, я не о Марке, я о Тристане, — сказал я. — Ведь это для него она в знак верности надела тот голубой берет.

— Что это? — Людмила совсем по-детски наморщила лоб. — Разве это было?

— Это другая версия, — сказал Прокофьев. — Это просто навязчивая идея. Каждый видит по-своему. Кандавл, голубой берет... Обнажение, — сказал он, — страшная вещь.

— Мне ничего не понятно, — сказала Людмила. — Объясните, пожалуйста, если это не тайна.

— Нет, не тайна, — сказал Прокофьев. Он посмотрел на меня. — Он хочет сказать, что это один архетип. Он считает, что рыцарь знал, что он делает, отдавая принцессу наивному Марку.

— Но в легенде этого нет, — возразила Людмила. — Он вез ее к дяде, но выпил любовный напиток. Ведь он же не думал...

— Кто знает, о чем он думал? — сказал Прокофьев. — Автор не знает, он знает только сюжет, но если распространить на весь текст тот же принцип, по которому строится переведенный вами отрывок, его чувства можно предположить. Потому полюбил Изольду Тристан, что вез ее к Марку, потому он повез ее к Марку, что любил он ее. Если бы не любил Изольду Тристан, не повез бы он ее к Марку, если бы не повез ее к Марку, не полюбил бы Изольду Тристан. Из-за Марка и из-за потери полюбил Изольду Тристан.

Людмила молчала. Видимо, ей было трудно это понять и нечего возразить.

— А может быть, нам наконец выпить? — предложил Прокофьев. — Давайте выпьем, за этого вашего царя, мир праху его.

Людмила ухватилась за это, как за соломинку.

— Мир праху его.

— И вечная память.

Мы подняли бокалы и чуть-чуть опустили головы, как будто поминали реально существовавшего мертвеца.

— А что это за голубой берет? — спросила Людмила, поставив на столик свой бокал. — Это что, символ?

Я чуть было не сказал, что женщина в берете это его вдова, но подумал, что так я совсем заморочу бедную девочку. Я сказал ей, что нет, не символ, что это была живая женщина. Даже слишком живая, если взглянуть на нее глазами Тристана.

— Или Кандавла, — сказал Прокофьев. — Это просто навязчивая идея.

Настала тишина. Я достал сигареты и закурил. Людмила пододвинула ко мне пепельницу. Молчали. Прокофьев медленно водил пальцем по тонкому краю бокала. Людмила чувствовала нашу напряженность, но она не знала, в чем дело. Мне было неловко за впечатление какой-то нашей обособленности от нее, которое должно было у нее возникнуть. Я подумал, что вообще не стоило затрагивать эту тему, потому что теперь объяснять суть предмета было бы долго и сложно, да и смешно. Людмила посмотрела на меня, на Прокофьева, взяла за ножку бокал. Вздохнула.

— Ну что ж, — сказала она, — за Кандавла мы пили. Теперь давайте выпьем за его безутешную вдову. Она в голубом берете, — сказала Людмила, — и она безутешна.

Время сместилось. Я подумал, как странно, что мы здесь втроем. На мгновение мне показалось, что Людмила все понимает, но она не могла понимать. Это было из нашего детства, и она этого просто не знала. Я взглянул на Прокофьева, как в зеркало.

— За женщину в голубом берете, — сказал он.

— За Людмилу, — сказал я.

Людмила внимательно посмотрела на меня, на Прокофьева, как будто все понимала. Прокофьев кивнул. Людмила тоже кивнула. Мы протянули руки с бокалами над столом, негромко чокнулись. Выпили горьковатого с холодным запахом вина.

Прокофьев поставил бокал. Он встал, подошел к книжной полке и стал рассматривать корешки. Кажется, он нервничал. Он повернулся к Людмиле.

— У вас здесь нет третьего тома, — сказал он, показывая на собрание Грина, то самое, которое я ей принес. — Его вообще у вас нет или...

— Нет, — сказала Людмила, — вообще не хватает.

— Я вам могу принести, — сказал Прокофьев. — У меня есть как раз третий том. С Ассолью, — он принужденно усмехнулся. — Он мне не нужен.

— О, приносите! — обрадовалась Людмила, не обратив внимания на «Ассоль». Потом улыбнулась и спросила. — Только я вас тогда... не перепутаю?

Прокофьев неопределенно качнул головой.

— Я должен идти, — сказал он.

Он подошел к окну, постоял. Снизу, из переулка донесся какой-то шум, отдаленные крики, звук автомобиля. Все стихло.

— Может быть, и нам прогуляться? — предложил я Людмиле.

Она как будто с облегчением согласилась.

Мы вышли в коридор. Людмила не заперла дверь своей комнаты. Прошли полутемным коридором мимо двух наглухо закрытых дверей, я подумал, что ей одной должно быть не очень уютно здесь, в этой пустой и гулкой квартире. Людмила захлопнула наружную дверь, не стала ее запирать. На секунду остановились. Неожиданно она взяла меня за локоть и крепко сжала его. Я посмотрел на нее: ее брови были жалобно вздернуты, губы дрожали.

«Что ж, это вполне может быть, — подумал я, — тем более, если она его знала».

В кафельном полу, у окна, недоставало одной плитки. Блестящий ботинок Прокофьева наступил на этот квадратик. Мы стали спускаться по лестнице.

24

Мы расстались на площади, где в этот момент красный трамвай, громыхая, заканчивал круг. Прокофьев пожал мне руку и в его прищуренных глазах на мгновение мелькнула не то чтоб насмешка, однако легкая ирония, неуловимая, едва заметная, — но я его понял. С глухим стуком разошлись тяжелые створки, и Прокофьев щегольским, упругим движением взлетел, чуть коснувшись ступеньки, сверкнул зубами, и створки столкнулись. Несколько секунд я смотрел вслед трамваю.