Людмила - [23]

— Дай мне взглянуть сверху, — сказал я. — Дай мне взглянуть сверху и увидеть там и там.

Не было ли чего-нибудь там, на столе? Отчего она так посмотрела туда? Может быть, что-нибудь? Может быть, что-то? О, я знаю! Я знаю, что-то было. Я знаю, но это знание превращает меня в кого-то другого. Но даже если так, я все равно докопаюсь до истины. Я для другого открою ее. Недаром же она воткнула сигарету в лицо. Этим жестом она дала кому-то понять... Это равнодушное лицо... Эта женщина с равнодушным лицом... Никогда я не видел такого бледного и такого страшного лица.

Я напряженно думал.

СЕКРЕТ

Эластичные чулки

Усиливают стройность ноги

Гармонируют с любым туалетом.

Я протянул руку к стакану — длинное волнообразное гудение: уыуыуыуы...

Но этот пакет... Как там оказался журнал? Накануне его там не было.

Жара не спадала, и в воздухе, горячем, как трясина, запах разложения распространялся сильнее. Я пересел на диван и включил радиоприемник. Из населенного духами эфира донеслась морзянка, какие-то покряхтывания, иностранная речь. Я повернул ручку — и планка, передвигаясь по шкале, стирала предыдущие звуки. Вот заголосили какие-то арабы, БиБиСи сообщало о том, что сорок четыре английских психиатра подписали петицию протеста против тюремно-психиатрических больниц в Гондурасе, внезапно ворвалась джазовая музыка и пропала.

Твой голос, Людмила, раздался так громко, что я обернулся, но это было слишком неожиданно, и я не успел разобрать, что ты сказала. Сейчас же остервенелая глушилка налетела и смяла его.

Я повернул ручку: Советское радио сообщало о каком-то феномене с четырьмя почками, которые «работают отлично». Последнее, что я, засыпая услышал, было: «...партия состоится завтра. Белыми играет Корчной».

И, засыпая, я все еще думал, так ли я чист? Ведь могло же быть нечто такое, чего бы даже Людмила мне не сказала. Могло быть что-то такое, на что я по неведению или по слабости характера не обратил внимания, чему я просто не придал никакого значения. Если бы тогда, за столом я имел время для размышлений... А может быть... Может быть, что-то другое? Может быть, то, в чем я сам бы себе не признался? Но это страшное лицо... Никогда я не видел такого бледного и такого страшного лица. И цитата, отрывок из какого-то древнего романа:

Le nan, la belté la rein

Nota Tristrans en la meschine,

Pur le nan prendre ne la volt

Ne pur belté, ne fust Ysolt

Ne fust ele Ysolt apelee

Ja Tristrans ne la oüst amee

Se la belte Ysolt n’oüst

Tristran ammer ne la poüst;

Pur le nan e pur la belté

Que Tristrans i ad trové

Chit en desir e en voleir

Que fa meschine volt aveir.

Но это было сказано по-французски, и я не понял ни слова.

Надо всем (я выделяю эти слова) надо всем — твоя каменная улыбка. Все это неправда — была тишина. Да, мы сидели, и все раздувалось тишиной. И мы цепенели.

О, как звякнул внезапно стакан. Этот звук был негромким, но в такой тишине... Ты вздрогнула и сильно нахмурила бледный лоб. Никогда я не видел такого бледного и такого страшного лица. Когда в летнюю сушь вокруг накаляются крыши, проклятое прошлое лежит на моем столе, но это прошлое — между настоящим и будущим.

Ночью и почти наяву я чувствую чье-то страшное присутствие.

«Кто там? — не то кричу, не то шепчу я, еще не отделив бред от яви. — Кто там?»

Никого. Это я сам тайно присутствую в полутьме. Мы населяем мир призраками, и по ночам они являются терзать нас.

Сон разума рождает чудовищ.

13

Я проснулся в половине десятого от слабого, монотонного жужжания справа от себя. Секунду я раздумывал над тем, что это такое, потом, протянув руку, повернул регулятор до щелчка: оказывается, радиоприемник так и прогудел всю ночь. Я потянулся за сигаретами и заметил, что моя рука оставила блестящий след на пыльной крышке радиолы.

Я подумал, что пора навести порядок, и эта мысль обрадовала меня как признак наступающего выздоровления — моя неуютная обстановка начинала меня тяготить. Я подумал, что, пожалуй, и в кабинете надо будет навести порядок, хотя там сейчас почти не приходится бывать. Может быть, выкрасить сейф какой-нибудь человеческой краской, да и кресло с унаследованной от предшественника прорехой неплохо бы заменить. Эти мысли обрадовали меня, как симптом наступающего выздоровления.

Я закурил и поставил пепельницу себе на живот. Несколько глубоких затяжек освежили мои мозги и помогли мне сосредоточиться, и если мои разрозненные мысли не собрались в систему, то я, во всяком случае, мог заставить их двигаться в одном направлении.

Я думал о хрупких блондинках, которые последнее время появлялись и исчезали при загадочных обстоятельствах. Они вели себя странно, и каждый раз складывалось впечатление, будто я попал в середину чужого сюжета, развивавшегося под каким-то углом к моему, и на месте пересечения рисковал свернуть в сторону, ошибочно приняв его за свой. Так эти блондинки неожиданно меняли свое значение, становились своеобразными обманками, призраками реального существа, а может быть, такого же призрака, увлекая меня по ложному пути. Но это была не их вина — я ж говорю, у них были свои сюжеты, не совпадающие с моим и начавшиеся без моего участия. Ищи женщину, сказал я себе накануне, во время моего ночного бдения, ищи ее через женщину ради женщины. Ищи ее ради ее души. Нет, не то, не женщину, крашенную в желтый цвет и даже не то, что всегда тебе так нравилось — то в стиле «рококо», где при всем изяществе достаточно плоти, то есть груди, бедер и всего остального — все это только тело, отданное на поругание взглядам, на поругание первому встречному — это тебя не касается. И все эти блондинки, встречающиеся на твоем пути, идущие впереди, у них свои истории — они тоже не твои. Это только сюжеты, другие сюжеты, никак не связанные с твоим. Конверт, который ты обнаружил у нее в томике Грина, можно купить в любом магазине женского трикотажа, да и самому томику не стоит придавать такого значения — кстати, ты даже не посмотрел, какой это том. А что касается покойного, то он, как и ты, мог случайно попасть в ее сюжет. У всех есть свои тайны, раз уж есть свои истории, и она, совершенно естественно, хотела сохранить свою. И может быть, она тоже попала в чужой сюжет, только этот сюжет оказался твоим. Она попала в него случайно, но по пути пожелала тебе помочь, только и всего. Конечно, подозрителен способ, которым она это сделала. И это ее детское «хм». Это так невинно выглядело. Да, слишком невинно, чтобы так оно было на самом деле. Черт его знает, в нашу «александрийскую» эпоху и невинность вполне может быть выдана за невинность. Просто, когда предмет, явление, жест тиражируются в невообразимом множестве экземпляров, в тысячах кинематографических копий, поди угадай, где здесь первая. Как-то однажды одна славная, нежная блондиночка — ну просто ангел, да, падший ангел — склонилась надо мной, чтобы прочесть мне стихи, из которых я ни слова не понял, но это, кажется, была не она, та была ангелом до падения, а другая, которую я назвал падшим ангелом, да, она склонилась надо мной — она спросила. И потом она еще не раз склонялась надо мной, она приносила мне лекарства и какие-то слухи из тупика — в них я тоже ничего не понял. Она исчезла так же, как и та, а может быть, это она и была, она исчезла и, может быть, была похищена, а может быть, я по ошибке поместил ее в чужой сюжет. С этим тоже надо разобраться, думал я, пуская дым в потолок. Она вполне в моем вкусе: она кажется мне лживой насквозь.