Людишки - [27]

— Ладно, стало быть, я исправлюсь. — Фрэнку уже надоел этот разговор, и он уставился в окно, за которым проносились сельские красоты: деревья, фермы, опять деревья.

Но женщина не унималась.

— Вы не исправитесь, Фрэнк, — возразила она. — Вы такой, какой есть, и сами это знаете.

— Рецидивист, — проговорил он так, словно это была шутка.

— Но вы можете уйти в отпуск, — предложила женщина. — Отпуск и «завязка» — не одно и то же. Завязав, вы будете вынуждены искать работу, жилье…

— Дохлый номер.

— Знаю. Об этом я и говорю, Фрэнк. Если вы вломитесь в дом и унесете пять тысяч, вам нет нужды опять идти на дело следующей же ночью.

— Никакой нужды.

— Вот именно. Вы отходите от дел, пусть и ненадолго, а потом, когда деньги кончаются, снова беретесь за работу.

Фрэнк засмеялся, представив себе, как он то и дело поспешно «берется за работу», и сказал:

— Да, похоже, вы говорите обо мне.

— Но если бы вы совершили всего одно преступление, — продолжала женщина, — и получили миллионов пять, вам больше не было бы нужды выходить из отпуска.

На сей раз Фрэнк засмеялся от удивления.

— Пять миллионов? И где же лежит такая кубышка?

— Не спрашивайте меня, Фрэнк, — полушутя-полусерьезно отвечала женщина. — Я вам не уголовница и не подстрекаю вас к преступлению. Я говорю лишь, что вы определенно вернетесь в тюрьму, если и впредь станете преступать закон за пять тысяч долларов.

Он понимал, что происходит. Это был испытанный прием всех законников; они норовили внушить вам, будто у вас есть выбор, но потом выяснялось, что первый путь плох, а второй вам и вовсе заказан. А посему в конце концов вы делаете именно то, чего хотят законники. Иными словами, ничего не делаете.

— Стало быть, вместо того чтобы красть по пять штук, я должен сидеть дома и мечтать о краже пяти миллионов, правильно? И не ходить на дело, пока не подвернется такой крупняк.

— Вы неисправимы, Фрэнк, — сказала женщина, — и сами это знаете. Значит, вам лучше всего отойти от дел.

— С пятью миллионами в кубышке.

— Или с другим наваром.

Они въехали в Омаху около семи вечера. Вздымавшийся ввысь среди пустыни город напоминал груду детских игрушек в песочнице; багряное солнце еще висело на западе, но дети уже отправились по домам обедать. Когда сельское шоссе превратилось в городскую улицу, зажглись фонари — хилые и тусклые по сравнению с розовым светом солнца.

Фрэнк и Мэри-Энн болтали о законе, обменивались анекдотами; он поведал ей несколько историй о своих злоключениях в суде, а она ему — о клиентах и о том, что, похоже, в безднах души каждого человека непременно найдется жульническая жилка. Мэри-Энн не вела уголовных дел или судебной защиты, она сидела за столом в крупной юридической фирме, и клиентами ее были дельцы, норовившие обставить друг дружку. Фрэнк решил, что, сажая его под замок, общество поступает несправедливо, коль скоро у каждого его члена тоже какая-нибудь пакость на уме. Но никто никогда и не говорил, что жизнь должна быть справедливой.

Перед первым же красным светофором женщина показала на свою сумку — здоровенную коричневую торбу из мягкой кожи, лежавшую между ними на сиденье, — и сказала:

— Там есть деньги. Возьмите сотни три.

Фрэнк встрепенулся.

— Что это вы такое говорите?

— Вам же надо на первое время. На дорогу. Если я не дам вам денег, вы снова начнете искушать судьбу, в первый же день после освобождения.

— Не могу я взять ваши деньги, — ответил Фрэнк. На самом деле ему просто было мало трехсот долларов. Три тысячи — уже нечто более похожее на необходимую сумму, если учесть, что надо долететь до Нью-Йорка, прикупить кое-какой одежонки, оплатить постой в гостинице. А еще то да се, по мелочам. Тысячи четыре или пять, никак не меньше. Но Фрэнк не собирался говорить этого вслух.

— Спасибо за заботу, — сказал он, — но мне будет не по себе, если я приму деньги.

Женщина вздохнула. Зажегся зеленый свет, и она тронула машину. Побарабанив по рулю довольно коротко остриженными ногтями, Мэри-Энн наконец сказала:

— Ну что, тогда загляните внутрь и увидите мой бумажник.

— Право же, я не…

— Не деньги, — перебила женщина. — Погодите-ка секунду.

Опять красный светофор. Мэри-Энн взяла сумку, зажала между рулем и коленями, вытащила толстый бумажник, открыла, достала визитную карточку и вручила ее Фрэнку.

— Я не могу идти в суд и защищать вас, — сказала она. — Но найду кого-нибудь получше, чем этот ваш мокрый галстук.

Фрэнк принял карточку, прочел имя владелицы, название фирмы, служебный адрес, телефон, телекс, телетайпный код и номер факса и сказал:

— Не очень-то вы в меня верите.

— Я верю в математику, — светофор засиял зеленым глазком, женщина бросила сумку на сиденье и покатила вперед. — Пятитысячные кражи опять доведут вас до беды.

— Попробую найти дельце на пять миллионов, — пообещал Фрэнк.

— Хорошо. А пока берите карточку.

— Обязательно. — Фрэнк запихнул картонку в карман рубахи.

— Где вас высадить?

— В любом жилом районе подальше от центра, — ответил Фрэнк.

Женщина рассмеялась. Это обрадовало его.

Аннаниил

Должен сказать, что меня растрогал отказ Фрэнка принять деньги. Все-таки люди наделены привлекательностью, надо только общаться с каждым из них один на один и избегать ложных оценок. И то, что Фрэнк Хилфен — в его совершенно безнадежном положении, погрязнув в медленном, но верном саморазрушении, не имея опыта свободного самостоятельного волеизъявления, вдруг отказался от предложенных Мэри-Энн Келлини трех сотен долларов, весьма расположило меня к нему. Во всяком случае, тогда.