Люди золота - [10]

– Я и так понял, – буркнул Инги.

– Ну и хорошо, раз понял. Ты завтра сам подойди к валиту, с утра, как проснётся, не жди.

– Спасибо, дядя Иголай, – ответил Инги. – Я не забуду твоё гостеприимство и заботу.

– Ну чего ты так… я ж – родич твой. А ты так на Рауни похож…

– Рауни?

– А ты не знал? Это отец твой нашу Рауни стал звать Ингебьорг, и оттого тебя назвал Ингваром. А для нас она всегда была Рауни, дочь Хийси. Такая красивая была…

Иголай вдруг отвернулся.

– Дядя Иголай, ты что?

– Иди, брат, на пир. Не надо гостей оставлять. Иди.

Утром валит, едва поднявшись, заорал благим матом: «Воды-ы-ы!» И сунулся лицом в принесенную бадью. Вынырнул, отфыркиваясь, будто усатый морской зверь, охнул, схватившись за голову.

– Ну и пиво тут, ядрёное. А мстит-то как поутру!

– Пива высокому валиту! – возвестил Иголай зычно.

Ведро с пивом валит выхватил у него из рук, припал, обливаясь. Наконец перевёл дух и, утершись рукавом, выдохнул:

– Прям как заново родился!

Поджидавший Инги тут же выпалил:

– Доброго утра, господин валит! А мне с волхвом ехать можно?

– Да езжай ты с кем хочешь! – отмахнулся валит. – Иголай, ты мне пивка ещё да клюквы мочёной… клюква-то есть?

– Как не быть, для валита всё есть!

– Умеешь угостить, люблю тебя! – Валит захохотал и хлопнул Иголая по спине так, что тот едва не свалился.

А Инги уже кинулся в избу, собираться, и сердце его, непонятно отчего, скакало весенним зайцем.

Жилище колдуна оказалось на удивление светлым и чистым. Инги уже привык к тому, что всякое капище и обиталище чародеев – угрюмое, мерзкое, смердящее гнилой кровью и тухлятиной. Воняет жертвенное трупьё, смердят костры, смердят ошмётки мяса на валяющихся костях, на водружённых на колья черепах. Но дом патьвашки стоял в месте простом и красивом: среди прозрачной берёзовой рощи, на берегу озерка, лежащего на самой вершине каменистого всхолмья – будто капля росы на присыпанном землёй черепе великана. Не было подле него ни идолов, ни камней – только невысокая оградка из заострёных жердей, чтобы не тревожило лесное зверьё. И ни гумна, ни хлева – только дом, невысокий и длинноватый, сложенный из побелевших от старости брёвен, переложенных белесым мхом. Как только увидел его, сразу успокоился, и бездонные чёрные глаза патьвашки больше не тревожили сердца.

Чист и светел был старый колдун, грязь не касалась его. Инги думал: может, придётся работу делать чёрную, работу тралов – воду носить, прибирать? Стискивал зубы, думал: примут ли вновь Икогал с Иголаем? А может, уйти далеко на запад, податься в наймиты? Говорят, тамошние ярлы хорошо дарят дружине. Но старик работой не томил – сам прибирал в доме, носил воду, готовил нехитрую пищу. Инги через день вызвался помогать, совестно стало так вот, нахлебником жить у старика. Но тот мягко отстранил: потерпи, дескать, сынок, покамест просто поброди, посмотри по сторонам. Это очень важно, очень – как следует смотреть по сторонам.

Инги смотрел, а метели несли снежную крупу, крутились лентами вокруг берёз, шелестели, сыпали хрусткие сугробы. Потихоньку в душе откликнулось и запело что-то тоненькое, едва различимое, сонное. Инги брёл, почти не различая, ночь вокруг или день. Застывал среди деревьев, пока не леденела кровь, потом опять брёл, невесомый, как пушинка, – и снег ласкал его, словно мягкий мох. Рассудок утонул в сладкой, вязкой патоке. Инги подумал, что умирает, – без страха, без отвращения. Хотелось навсегда остаться здесь, среди берёз, лёгким как снег.

Наверное, он бы и умер там, изнурённый не болезнью тела, но странной, блаженной немочью рассудка, – но как раз тело, здоровое, желавшее жить, позвало его назад. Серый свет между берёз потускнел, и, шурша, побежала меж стволов позёмка, – а Инги вдруг будто ударили. Он глянул на побелевшие пальцы, на заиндевевший ворот – и закричал от боли, хрипло, по-вороньи. Холод обвалился, вцепился когтями, стиснул сердце. Инги побежал – но ноги не слушались, оцепенели. Тогда, крича и плача, принялся двигать их, помогать руками, от дерева к дереву, чтобы не упасть, воя от бессилия. Сколько же он ковылял до дома – а тот ведь был рядом, на верхушке холма?

Наконец дрожа ввалился в приоткрытую дверь. Упал на пол, забился выброшенной рыбой.

– Встань, – велел старый колдун негромко. – Ты можешь. Это выходит из тебя последний страх. Встань.

Стиснув зубы, Инги подполз к стене. Вцепился скрюченными, полумёртвыми пальцами, подтянулся, разогнул поясницу, зашипел, но встал. С закушенной губы на пол капнула кровь.

– Постой немного, – посоветовал старый колдун, – тогда тебе станет легче, и ты сможешь спросить старого Вихти, что и зачем. А заодно и подумать над тем, почему ты ни о чём меня не хотел спрашивать всё это время.

– Да ты околдовал меня, старик! – выдохнул Инги яростно.

Но рука его, схватившая рукоять меча, опустилась снова.

– Но зачем? Я же родная кровь тебе! К чему? Ты хотел, чтобы я рабом тебе стал? Ну так это… тьфу. – Инги махнул рукой, отгоняя морок, и добавил неуверенно: – А что это со мной было? Чего вы мне помочь не пришли, дедушка? Вам же не впервой видеть, как такое с людьми случается?