Люди в летней ночи - [60]

Теперь, вернувшись домой и улегшись в постель, он и не думал о сне, бессонница была ему любезнее всего… Бесконечно длилась все та же минута, когда он увидел смотрящего на него из глаз Люйли другого, нового человека. В темной безлунной ночи это мгновение легко обретало торжественность, в нем не было ничего несогласного или отталкивающего, напротив — оно являлось как величественно-беззвучное исполнение некоего природного закона; мгновение даровалось ему, и, значит, он был его достоин. Смутное ощущение знакомства с этим новым человеком, увиденным в глазах Люйли, начало проясняться в эти часы бодрствования в ночном мраке. Оно пришло из того баснословно далекого времени, когда темноглазая маленькая Люйли робким взглядом следила за играми Элиаса и Вяйнё… А потом они встретились в деревне, и тогда они уже любили друг друга… А потом ночью на холме, ранним летом, когда пел дрозд и в воздухе было разлито поэтическое настроение, заметное только из сегодняшнего далека. Перед Элиасом непрерывной, связной чередой, но словно отстраненно предстали все их с Люйли счастливые встречи, начиная с детства и кончая этими летними ночами. А теперь все вот так. Отчего?

Вопрос впервые был задан со всей серьезностью. И в самом деле: до сего мгновения, рассматривая сложившееся положение, Элиас и не думал брать в расчет события Ивановой ночи. Они никак, никоим образом не могли иметь отношения к рассматриваемой проблеме, они как бы по собственной воле исчезли из сознания — куда? Ну, куда им вздумалось, куда угодно. Ни ему, ни Люйли о них при встрече вспоминать не следовало. Но что за пропасть тогда пролегла между ними при этой встрече? Если причина была в том, то это было непоправимо. То было то. Отношения с Люйли представлялись Элиасу разделившимися на два периода: далекий весенне-летний и нынешний, непонятный, необъяснимый. Теперь между ними начал вырисовываться еще один — короткий, темный, неудобоприятный и неудобоваримый. И тогда в томительном ночном бдении непонятное стало до ужаса простым и объяснимым.

…А может, до нее дошли слухи обо мне с Ольгой? Эта возможность давала робкую, спасительную надежду. Мысль лихорадочно заработала, ища пути, по которым слух мог дойти до ушей Люйли. Путей было сколько угодно, и воображение торопилось снабдить их всевозможным правдоподобием. Если это так, то… после недавней догадки, ударившей громом, было почти сладостно хоть на миг поверить в то, что все дело было в этом. Ибо на это — то есть на его отношения с Ольгой — Элиас мог прямо взглянуть теперь же, в ночном мраке, чувствуя себя в силах ответить за них, сказав: «Да, я такой, не отрицаю». Ольга для него сейчас мало что значила. Она как бы стояла в стороне и ждала, понадобится она ему в этом деле или нет. Ольга пока была мелким и безобиднейшим обстоятельством, а то, что между ними было, казалось в данный момент совершенным пустяком — каким в глазах возлюбленного должна предстать трогательная и милая слабость возлюбленной.

Пылким надеждам, что причина отчуждения в Ольге, Элиас посвятил немало времени. Пока ему снова не явилась громоподобная догадка о значении короткого и темного периода Ивановой ночи и не повергла его в куда большее уныние. Ибо слышала Люйли про Ольгу или не слышала, само событие той ночи остается неизменным. Темным и неудобоваримым — но что его делает таким? И Элиас мысленно перебрал все подробности той ночи — даже в нынешнем мрачном свете заставлявшие его сердце биться сильнее. С каждой следующей подробностью он чувствовал все большее отвращение к себе и все же, вспоминая, понимал, что тогда не мог вести себя иначе. Мрачный свет сгущался, становясь все унылее и безысходнее.

Такой была вторая ночь Элиаса, и такими были пятая, седьмая… Он их не считал, как не считал и не помнил порядок дней. Однажды днем он заметил, что солнце светит мягче, что лето подходит к концу, а трава приобрела тот темный оттенок, который появляется, когда древеснеют стебли и усыхают соцветия. По обочинам цвела черноголовка, а на склонах сверкали золотарник и подмаренник. Бабочка-траурница отдыхала, расправив крылья, на стволе осины, похожая на бархатный лоскуток, отороченный серебром… А вон и Ольга, она идет мимо дома. Элиас у окна, случайно. Ольге кажется странным существование Элиаса, тем более его появление у окна. Она не вдумывается в это, но это ее задевает. Она поднимается к дому и ощущает, что ее с Элиасом все еще связывает какая-то крепкая нить, хотя ни один из них не хочет близости. Какая-то часть Ольгиного существа была бы не прочь пережить заново то событие последних жарких дней, но другая ее часть, как бы старшая, остается равнодушной. Ольга приближается к свадьбе и инстинктивно ждет от свадьбы разрешения всех проблем. А свадьба уже скоро… Все же Ольге приятно воображать, как сейчас в нижнем доме вместе с матерью живет и Элиас.

Дни идут, темнее становится лист. Среда выдается жаркой, слышны голоса сверчков. Весенний котенок уже почти взрослый, мамаше он надоел, и она от него прячется. Но в среду ласточки донельзя раздражили и мать и сына, когда те валялись на травке во дворе.