Люди в бою - [17]

— Я уверен, что теперь, когда мы выслушали историю товарища Табба, мы еще лучше понимаем, почему испанский народ должен во что бы то ни стало победить в этой войне. У этого товарища очень типичная история: истории, подобные этой, могут рассказать многие из нас. Эта история показывает, как рабочие всего мира относятся к Испании. Они знают, что эта страна решила отстаивать свою независимость и свои свободно выбранные органы власти, невзирая на все препоны, которые ставят на их пути фашистские державы и наше, черт бы его побрал, правительство…

— Черт бы побрал тебя вместе с твоими речами! — выкрикивает кто-то; в ответ раздается дружный смех.

— Будь по-вашему, — смеется председатель. — Не хотите речей — не надо. Вот товарищ, не могу произнести его фамилию, вызвался спеть.

Сверкая в улыбке золотыми зубами, молодой венгр встает и заводит душещипательную песню; он энергично жестикулирует и так нещадно тянет верхние ноты, что терпение слушателей быстро иссякает; они кричат: «Давай кончай, тоже еще соловей выискался!» Но венгр разошелся. Он улыбается и поет, поет и улыбается, не в силах остановиться, пока слушатели скопом не набрасываются на него и не валят на кровать. Следом за венгром на середину комнаты выходит коротышка ирландец.

— Я хочу прочесть стихи, — заявляет он.

Раздаются крики:

— Слушайте, слушайте!

Знаком призвав аудиторию к молчанию, коротышка корчит серьезную мину и простирает руки к слушателям. Воцаряется тишина. Хлопая ресницами, он начинает:

Чище лилии сияла я когда-то,

И никто не называл меня: корова!

И моя та-та была бутоном розы,

Погляди же, как теперь она хренова[34].

Слушатели визжат от восторга, валятся на пол, затевают возню; ирландца подбрасывают в воздух, перекидывают из рук в руки. Стоит невообразимый шум и гам, все говорят разом, не могут утихомириться.

— К черту стихи! — кричит кто-то.

— Слушайте! Слушайте!

— Музыку! — кричит тот же голос. — Музыку!

— Среди нас есть польский товарищ, — говорит председатель, — который захватил с собой скрипку. (Я вспомнил, что уже встречал этого поляка — сначала в Париже, в кооперативном ресторане, потом в Пиренеях, где он карабкался, обливаясь потом, по горам, сжимая под мышкой футляр со скрипкой — свой единственный багаж.)

Поляк привстает на койке и принимается играть; играет он хорошо — кое-что из Шопена, кое-что из Штрауса, «Голубой Дунай». Он понимает по-английски, его просят исполнить другие песни, он знает почти все. Слушатели явно оказывают предпочтение более сентиментальным, и он играет «Последнюю розу лета», «Пикардийские розы», потом с помощью коротышки ирландца подбирает «Кевина Барри». В тусклом свете свисающей с высокого сводчатого потолка лампочки парни, окружив поляка, хором поют народную песню ирландской революции 1916 года:

Рано утром в воскресенье

За свободу на земле

Юный парень Кевин Барри

Над землей повис в петле.

На стенах лежат густые тени, мы валяемся на койках, курим, уставясь в потолок. Те, кто не знают этой песни, без слов подхватывают припев:

Ты убей меня, ирландца,

Но не вешай, точно пса.

За Ирландию сражаться

Я поутру поднялся.

Глядя на людей из разных стран, собравшихся в этой беленной известью комнате старой испанской крепости, чувствуешь, что они — братья, в том самом значении, которое только и придает смысл этому слову… Они называют друг друга товарищами… чувствуешь, что они едины.

* * *

Два дня мы занимаемся начатками строевой подготовки. Проходят эти занятия более чем нестройно; мы потешаемся, заучивая испанские команды под руководством нашего сержанта-инструктора — американца со срезанным подбородком, который выговаривает их с таким типично американским акцентом, что понять, как они произносятся на самом деле, невозможно. Потом все, у кого за плечами военный опыт, по очереди занимаются с остальными строевой подготовкой — тут уж не до испанских команд. Гарфилд, тот, что из актеров, как выясняется, служил когда-то в кавалерии Национальной гвардии, он тоже вызывается нас обучать: одному взводу командует налево, другому направо, третий, сам не зная, что с ним делать, оставляет на месте. Мы покатываемся со смеху. Вид у Гарфилда препотешный: желая скрыть свою женственность, он держится нарочито грубовато, на манер старого служаки; зато он легко усваивает испанские слова и очень четко их произносит. Меркель натаскивает нас по строевой подготовке на немецком (чувствуется, что маршировка гусиным шагом не прошла для него бесследно); англичанин, не один год прослуживший в британской армии, учит нас шагистике, его от природы красное лицо буквально наливается кровью, когда он отрывисто выкрикивает команды, понять которые почти так же трудно, как испанские; Диас тоже пробует свои силы, он командует нами на испанском с кубинским выговором. Потом мы садимся в тень, слушаем лекцию нашего сержанта, того самого, со срезанным подбородком; тема лекции — противовоздушная оборона. Мы разучиваем несколько походных песен на английском, испанском, французском: «Песню мятежников» Конолли, «Держи форт» (но «форт» мы заменяем «Мадридом», а «профсоюзников» — «интербригадовцами»), «Joven Guardia»