Люди сверху, люди снизу - [18]

 – говорил об этом… И опять же – молоточки; у меня почти так же! Да мы с роялем, несмотря на определенное ремесленничество, можем очень много – я имею в виду результат нашей РАБОТЫ. Да-да, очень много! Вот если бы Андерсен написал об этом в свое время – какая красивая и грустная получилась бы сказка! Где-то я слышала, будто есть такая необычная музыка под названием «Концерт для пишущей машинки с оркестром»… Мне так хотелось бы солировать в нем! Мечты… На конце каждого моего рычажка есть припаянная маленькая металлическая буковка в зеркальном положении. Буковка ударяет по ленте – так на бумаге остается ее оттиск… Впрочем, кому это теперь нужно? Пыль смахнуть некому: как в 1919-м Хозяйка в Париж сбежала, так и лежу до сих пор на чердаке…

Пазл второй

– Бумага иди простыня – вот поде битвы для меня.

– И тут, и там бездарна я!

Из «Честной куртизанки»

Женщина-автор прикусывает мягкую верхнюю губу острыми нижними зубами: ей не хочется жить мимо жанра. Не терпится прочитать свое творение, распечатанное на принтере. Не терпится увидеть его в верстке. Не терпится заметить его на прилавке: совершенно нормальное честолюбие. Но тут автор-мужчина, как полярная особь одной с ней направленности, огорчает женщину-автора: «Ты понимаешь, что опять изобретаешь велосипед? Все, что ты написала, уже было, было, было, тысячи раз было! Сколько можно твердить об одном и том же? Книжный рынок этим завален! И тем – тоже! Зачем ты пишешь, какого черта тебе эта чернушная история с общагой? Что ты хочешь? По-моему, тебе лучше вообще далеко и надолго заткнуться, не маячить словами; ты своим сюжетом просто над душой стоишь…» – «Видишь ли, Санчо! – перебивает она его. – Когда Змей пытался выпереть А дамку с Евкой из рая, он лишь пытался освободить их от ограниченной привязанности к ограниченному формой и именем, Мирового Бога, и дать им понимание Абсолюта. А ты? Ты разве Змей, чтобы выпереть меня вон из моих слов? Ты разве Змей, пис-сатель хренов, чтобы от ограниченных формой и именем слов дать мне понимание Абсолютного Слова?»

…Слова автора на этом гнилом месте выдерживают провокационный мораторий, а Аннушка тем временем – уже «дипломированный специалист»; у Аннушки диплом синего цвета, почти такие же синие глаза, только не тусклые, 90 х 60 х 90 и все дела. Ее натуральная бла-бландинистость придает ей вес в глазах мужчин и вызывает черно-белую зависть – у женщин; Аннушка адекватна и мила в беседе, искушена кое-в-чем, и не только в этом; Аннушка спокойно может рассуждать на множество тем, изучению которых отдано пять молодых лет. Аннушке двадцать два – у нее сильные красивые конечности; да у нее – завидуйте, диетессы! – даже есть мышцы живота! Аннушка в курсе культурной жизни столицы, умница, цветочек… вот только жить бесприданнице негде и денег у нее нет; так она начинает искать работку и квартирку.

«В столице нельзя пропасть с голоду имеющему хоть скудный от бога талант. Одного только нужно опасаться здесь бедняку – заболеть. Тогда-то уже ему почти нет спасения:… ему остается одно средство – умереть», – из письма Н. Гоголя матери М. И. Гоголь от 2 февраля 1830 г. (уточнение цитаты Девятым суфлером корректора).

Работка, которую Аня нашла по специальности, превратила ее по случаю в Анну Сергеевну. Называлась работка «средняя общеобразовательная школка», а квартирка, подвернувшаяся новоиспеченной Анне Сергеевне, оказалась комнатой в не расселенной доселе коммуналке Ибинева. Чтобы платить за комнатку в этом районе, Аня совсем уж переоделась в собственные имя-отчество да забегала по частным урокам. Обучая недорослей грамматике великого могучего, преодолевая вместе с ними казусы орфографии и пунктуации, неведомые Кукоцкому по причине полного ими владения, Аня совершенно сбилась с ног. Тем не менее на косметику, книги и пиво оставалось, и это грело. Школка же вызывала в ней непреодолимое отвращение – Аня ничего не имела против отдельных, конкретно взятых, киндеров; но вид орущего, беснующегося, резвящегося какого-нибудь «Г» класса выводил ее из себя. Она жалела свой голос на крики и лениво ставила карандашом двойки за поведение. Впрочем, ученики любили молодую училку и относились к ней, быть может, из-за обалденной ее блондинности и пронзительных синих глаз, несколько снисходительно. Педагогини же в строгих костюмах, всю свою жизнь положившие на обучение чужих детей, видели в Ане молодую козу, к тому же иногороднюю, оставшуюся в их Москве, на которую они давно забили, понятно для чего… Аня проводила свои уроки и тихо сваливала из школы, радуясь последнему звонку не меньше двоечника; зарплатка же преподавателя русского языка и литературы по седьмому, низшему разряду, как и недавняя стипендия филфака, была с гулькин уй. Часто-часто, лежа на кровати в маленькой комнате большой коммуналки ибиневского района, Аня, глядя в потолок, терла виски: неужели всю жизнь придется ВОТ ТАК, о, ужас, гнобить за копейи, втирая киндерам – по-другому, человечьим детенышам – о сходствах и различиях Муму, Каштанки и Белого пуделя? НЕТ!!! Аня кусала губы, шла в кухню варить кофе, натыкалась на завонявшее помойное ведро и, чертыхаясь, снова думала о том же: копейях, чужих киндерах, чьих-то сходствах и различиях, а потом шла выносить помойку – сегодня был ЕЕ день; в ЕЕ день она мыла пол в коридоре, кухне и сортире.