Люди средневековья - [9]

Отклонения от норм поведения поражают еще больше: их отмечают у сильных мира сего, но с ними не борются. Уж сколько толстяков клеймили хронисты, насмехаясь, правда, не над их чревоугодием, а над их неспособностью взобраться на коня! И с удовольствием отмечалось их весьма гордое представление о себе: они так же толсты, как Людовик VI или его враг Вильгельм Завоеватель, взаимно высмеивавшие друг друга из-за этого[3]. Пьянство — порок, осмелюсь выразиться, «из той же бочки»: и бедняк, и богач спивались и теряли рассудок. Впрочем, известные данные о количестве вина или другого алкоголя, поглощаемого взрослыми мужчинами и женщинами независимо от социального статуса и возраста, объясняют причины этого — от литра до полутора ежедневно; впрочем, о крепости этих напитков точных сведений нет. Правда, в землях, где разводили виноград, к пьянству относились снисходительно, если оно не нарушало границ приличия: хорошо известно, что Иоанн Безземельный, как и его противник Филипп Август, были завзятыми выпивохой и что из привычек этих монархов с неизбежностью следует диагноз «цирроз печени»; позже Карл Смелый, напивавшийся чуть ли не каждый божий день, из-за этого погиб нелепой смертью. Что касается Людовика Святого, человека сурового благочестия, повелевшего закрыть таверны в Париже и разогнать их посетителей, то послушались ли его?

От чревоугодия и пьянства — один шаг до распутства, которое относят к человеческим слабостям, сожалея о них с улыбкой. Сексуальное поведение и привычки, рассказ о которых впереди, также приводят к расстройствам, вызываемым неумеренным употреблением афродизиаков. Но, как и обжорство, последствия таких злоупотреблений не считаются болезнями. Зато две других привычки, появившиеся с тех времен и существующие в наше время под прикрытием психосоматических объяснений, подрывают гиппократовскую гармонию. На самом деле одна из них возведена сегодня в ранг социального бедствия — речь о наркотиках и их воздействии на нервы, психику и организм в целом. К несчастью, потеря контроля над собой, вызванная приемом наркотика, в те далекие времена считалась бесноватостью; ее скорее воспринимали как грех и порок, о котором принято молчать, нежели как физиологическую зависимость, с которой необходимо бороться; ее не клеймили и поэтому не описывали, и она слабо исследована. И все же ее присутствие очевидно. В государствах франков, расположенных на Востоке, или в землях, близких к исламским, жевание или курение индийской конопли практиковалось и за пределами мусульманских сект Ливана или Атласа. В самой Европе порошок из мака, собранного в Азии, еще до 1200 или 1250 года появился в Италии, перекочевав из тюков со «специями» в лекарственные склянки. Странные картины, психоделические образы, умственные отклонения, вызванные его применением, не поддаются описанию, какое мог бы сделать человек, пощаженный этим недугом; однако если бы в его руке оказалась кисть, то, возможно, из-под нее вышли бы фантастические видения Иеронима Босха. Этот наркотик могли принимать, вовсе не желая достичь внутреннего «смутного озарения». Сегодня бытует мнение, что его применение следует отождествить с неумышленным отравлением спорыньей, и на сей раз нашим источникам есть что сказать — ведь если о происхождении этой болезни и средствах ее лечения в те времена абсолютно ничего не знали, то об эпидемическом характере этого заболевания, «антонова огня», было хорошо известно и массам, которые он поражал, и хронистам, взволнованным этим бедствием. Отмеченная в 872 году в Северной Европе, в X веке — в Центральной Франции, в конце XI века широко охватившая Южную Францию, болезнь эта вызывалась, без всякого сомнения, галлюциногенным воздействием спорыньи, микроскопического, невидимого простым глазом гриба наподобие сморчка, который селится в колосьях злаковых культур, особенно ржи, и может поразить целые поля; каждый, употребивший спорынью в пищу, заболевал, а окружающие видели в этом результат колдовства — головокружение, помрачение сознания, бред, а затем изжога и сильный жар ассоциируются с наркотиками и эпидемией. Эрготизм, не всегда приводящий к смертельному исходу, во все времена и повсюду был спутником ржи вплоть до конца средних веков, когда окончательно сдал позиции с появлением азотных удобрений.

Если эрготизм считали эпидемией, а курение гашиша — преступлением, так же заблуждались и насчет происхождения церебральной астении, этого сочетания тревоги, апатии, фрустрации и усталости, на которые жалуются почти все наши современники как на «нервное напряжение» (стресс). Термины, используемые в средневековье, показывают, что в те времена больше обращали внимание на подавленность больного, чем на его чрезмерное возбуждение: тогда говорили langor (уныние), stupor (оцепенение), indolentia (бесчувствие). Конечно, шума, суеты и чрезмерных нагрузок, на наш взгляд, достаточно для снижения устойчивости нервной системы; но в средние века, когда ее чувствительность была, очевидно, гораздо меньшей, вопросы вызывала, скорее, особая причина подавленности. Бездеятельный человек неизбежно считался бесполезным; ни отпуска, ни досуга, ни домов отдыха ему не полагалось. Отверженный и даже презираемый, он был не больным, которого надо лечить, а слабым, которого приходится поддерживать. Праздность представляла собой удовольствие для сильных мира сего или призвание свыше для монахов.