Люди средневековья - [2]

Вторая задача, которую ставит перед собой Робер Фоссье, — очистить историю средневековья от многочисленных штампов, предубеждений и мифов, сложившихся за столетия благодаря стереотипному школьному образованию и налету красочного романтизма. Фоссье интересует, что средневековые люди думали о себе сами, а не что о них думают историки и политики. Его книга — настоящее разоблачение «Черной» и «Золотой» легенд средневековья, твердо заученных нами с детства. Именно это делает её чтение по-настоящему увлекательным и захватывающим.

Карачинский А. Ю.

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Уж мы-то, люди средневековья, всё это знаем», — такие слова вложил в уста одного из героев автор прошлого века. Эта бурлескная фраза была предназначена для того, чтобы вызвать улыбку у людей просвещенных; но как быть с другими? С теми, для кого средние века — необозримое, не имеющее четких границ пространство, населенное (благодаря коллективной памяти) королями, монахами, рыцарями, купцами, которые живут между замком с донжоном и собором, и все, мужчины и женщины, погружены и атмосферу жестокости, благочестия и празднеств, — иными словами, в «средневековую атмосферу»? Как быть с теми, кто на наших глазах совершает мародерские рейды в средневековье, — с политиками, журналистами и работниками СМИ, по преимуществу невеждами, которые черпают в нем материал для категоричных или скороспелых суждений? Оставим всем им, как и репертуару Шатле[1], «средневековую атмосферу» и поговорим о «средневековье», или о «средних веках», что имеет тот же смысл, но без пренебрежительного оттенка.

В течение нескольких десятилетий Люсьен Февр, а вслед за ним и Фернан Бродель (правда, менее агрессивно) подтрунивали над теми, кто намеревался описать этих мужчин и женщин, которых за тысячу лет было так много и которые так менялись. Эти историки охотно признавали то, что раз и навсегда установил Марк Блок, — то, что пространством для истории является человеческая жизнь, человек или люди в обществе; но они утверждали, что поиск образца, неизменного в течение столь длительного времени, Пыл чистой фикцией, что «средневекового человека» как такового не существовало. И все же именно так озаглавил одно эссе, составленное лет двадцать назад совместно с десятью именитыми учеными, Жак Ле Гофф. Правда, ему удалось избежать обобщений, он предпочел представить читателю своего рода галерею простых «социальных типов»: монаха, воина, горожанина, земледельца, интеллектуала, художника, купца, святого, маргинала… и женщины в кругу семьи. Колорит и живописность этим портретам придавало то же, что приводило в движение экономику и общество, жесты и воображаемое, системы представлений и руководства. Получилась средневековая типология в тех специфических рамках, которые доступны нашему пониманию как современных людей, равно как и азы, которые позволяют понять некоторые проблемы, занимающие сегодня наш разум.

Это не мой подход. Да и зачем продолжать работу над такой фреской (или даже восстанавливать ее), дополняя ее другими «человеческими типами» или привнося новые краски и оттенки? Подобный труд — шаг за шагом, сектор за сектором — стал бы бесконечным, тягостным и не очень полезным; к тому же такая работа лежит далеко за пределами моей компетенции. Зато в этой работе, как и в других, менее притязательных, меня поражает очевидность, что все эти люди независимо от происхождения едят, спят, ходят, испражняются, совокупляются и даже мыслят точно так же, как и мы, — причем авторы подобных исследований, похоже, ничуть не удивлены этим обстоятельством. Мы так же берем еду руками, так же скрываем от посторонних глаз свои половые органы, причем используя их тем же способом, так же ищем защиты от непогоды, так же смеемся или кричим, как во времена Карла Великого, Людовика Святого или Наполеона. Естественно, я прекрасно знаю, что существуют события будничные и эпохальные, существует влияние учений и моды. Однако если рассмотреть человека в его повседневной жизни, как в прошлой, так и современной, то это лишь двуногое млекопитающее, нуждающееся в кислороде, воде, кальции и белках, чтобы выжить на выступе шара из железа и никеля, три четверти поверхности которого покрывает соленая вода, а четвертую — растительный океан, населенный миллиардами других существ. В конечном счете он — не что иное, как «животное человеческого вида», и именно этот аспект мне интересен. Люсьен Февр глубоко заблуждался, полагая, что десять или двенадцать веков смогли изменить такое положение вещей.

Дойдя до этих слов, которые можно счесть провокационными, читатель, вероятно, почувствует некоторый гнев. Однако испытанное им замешательство как нельзя лучше иллюстрирует мое рассуждение. Действительно, такая реакция свидетельствует, что ему не удалось отделаться от главной идеи, на которой основана его рефлексия: человек занимает исключительное положение — либо потому, что он сотворен Божественным духом, либо (если читатель отвергает этот удобный постулат) потому, что это животное, наделенное высшими качествами. Но при всем этом кто же не видит, что жизни человека постоянно угрожают водная, растительная и животная стихии; что его жизнь — это бесконечная борьба за выживание; что в долгой, очень долгой истории нашей планеты его жизненный путь, возможно, оставит след не более глубокий, чем латимерии или динозавры, исчезнувшие сотни миллионов лет назад. Итак, оставим в стороне самодовольство и самолюбование и отнесемся к себе с большей скромностью.