Люди с оружием - [11]

Укрывшись с камбузом среди огромных камней под тощими деревьями, Правдин сделал закладку в котлы и задумался, глядя вдаль на море. Его не отвлекал близкий шум боя, вой мин и шипение пролетающих над головой снарядов. Фашистские самолеты бомбили перевал. Несколько бомб упало вблизи, и воздушная волна опрокинула камбуз. Борщ и каша расползлись. Поставив камбуз «на ноги», Правдин начал готовить пищу заново.

Сварив гречневую кашу, он, не ожидая затишья, наполнил большой термос, взвалил его на спину, взял в руки автомат и отправился в окопы.

Последние метры до траншей, занятых ротой, Правдину пришлось ползти: вокруг густо ложились снаряды и мины. Внезапно огонь противника прекратился, и Прав-дин увидел, как по склону горы поползли зеленые шинели и черные каски. Фашисты поднялись в атаку.

Кок спрыгнул в ближайшую ячейку, где сидел Бобриков. Тот, высунувшись над бруствером, стрелял по фашистам спокойно и методично.

Правдин навалился грудью на бруствер, тщательно прицелился и застрочил из автомата короткими очередями.

Пулеметно-автоматным огнем и гранатами атака была отбита. Правдин сел на дно окопа и молча наполнил котелок Бобрикова кашей.

Бобриков торжествовал. Он вызывающе посматривал на кока и, уписывая кашу, хвастался: «Дали гадам по шеям, а? Здорово я их шуганул. Полроты, пожалуй, уложил, а?».

— Болтун! Совести в тебе нет, — протянул гневно Правдин.

— Совести! — воскликнул Бобриков, шлепнув рука ми по ляжкам. — Ух, уморил. Совесть я съел вместе с твоей кашей как приправу, а то от твоей еды с голоду подохнуть можно.

Кок побагровел, а Бобриков закатился торжествующим смехом. Правдин, даже не взглянув на «жареную пуговицу», пополз дальше по ходу сообщения.

Накормив нескольких моряков, Правдин хотел было возвратиться к камбузу за новой порцией каши, но шквальный артиллерийский и минометный огонь заставил его укрыться в яме. В небе появились самолеты, началась очередная бомбежка. Правдин стал забрасывать гранатами ползущих по склону фашистов. Среди шума боя отчетливо прозвучали призывные слова: «Вперед, моряки! За мной!» — и над окопами поднялся и стал нарастать протяжный крик: «А-а-а-а!». Моряки пошли в рукопашную. Кок перевалился через бруствер и покатился вниз. Лишь на мгновение он увидел Бобрикова, который нерешителыю выглянул из окопа и, встретившись с горящим взглядом Правдина, вызывающе улыбнулся. Кок вскипел и яростно бросился навстречу врагу. И хотя перед броском он ясно видел немцев, но первый из них оказался перед ним неожиданно, словно вырос из-под земли. Правдин ударил его в грудь. Кто-то навалился на него, он рванулся, бросил па землю человека, побежал дальше, ударил, опять ударил и снова заскользил вниз…

Забросав врага гранатами, моряки отошли па исходные позиции. Правдин, добравшись до своих окопов, оглянулся назад и увидел Бобрикова. Тот лежал посередине окопа и шевелил руками, словно пытаясь ползти. «Ранен»… догадался Правдин и кинулся на помощь. Фашисты открыли по одинокой фигуре моряка сильный огонь. Правдин подкатился к Бобрикову и, подняв его на руки, как ребенка, побежал обратно. Моряки, прикрывал товарища, усилили огонь. Вот Правдин, почти достигнув вершины, покачнулся, упал, но тотчас вскочил.

Добравшись до укрытия, он осмотрел Бобрикова и улыбнулся: «Жив, жареная пуговица». Но когда Бобриков застонал и открыл глаза, Правдин пробубнил: «Не скули ты». Бобриков замолчал. Правдин вытер рукавом ватника мокрое лицо «жареной пуговицы» и, не теряя времени, понес его за перевал на походный пункт полевого госпиталя.

Вернувшись к камбузу и сняв наконец с себя термос, кок осмотрел его и покачал головой: термос был в нескольких местах пробит пулями. В боку Правдина остро кольнуло. Он медленно снял ватник и с удивлением осмотрел кровавую тельняшку: рана! Кок торопливо перевязал рану и оделся, решив никому не говорить об этом.

Только к ночи затих бой. Небо заволокло тучами, и сильный дождь, смыв с камней кровь противников, смешал ее в бурном потоке и унес в море.

Правдин накормил уставших моряков, и они, разойдясь по местам, затихли. Один из матросов, уходя, сказал Правдину:

— Слышишь, Иван. Жареная пуговица-то… того, а? Герой!

— Что? — не понял кок.

— Как что! Так ведь защитил тебя.

— Что?!

— Ну вот, зачтокал. Тебе же один фриц чуть не всадил штык в корму. Шашлычок был бы ого-го!

— Ну уж. Я придавил одного-двух…

— Да не о том я. Бобриков-то как кинется на того фрица да по ногам его прикладом… Тот упал — он на него. Заколол ведь, шельмец, хоть и сам получил рану. Если б не Бобриков — быть тебе… фью-юить! — у крабов на побегушках.

— Ну-у? — удивленно пробормотал Правдин.

— Да ты что — не видел?

— Нет. Квашня такая была…

— Здорово! А бросился на помощь…

— Так ранен же… Нельзя.

— Ну да, нельзя. Это понятно. Я не про то. Мы думали, что ты знаешь, как Бобриков прикрывал тебя с тыла. Командир приказал представить обоих к награде.

— Меня-то за что?

— Так спасли же — он тебя, ты его, — матрос почесал затылок, засмеялся. — Ох и чудаки вы оба!

Матрос, покачивая головой и приговаривая: «Ну и ну — чудаки!» — ушел, а Правдин долго еще стоял неподвижно, о чем-то раздумывая.