Люди с чистой совестью - [45]

Старик вытер руку о ватные брюки и снова откинулся на спину, закрыв глаза, как бы прислушиваясь к чему-то внутри себя.

Вскоре в мегафоне штурмана послышался металлический голос пилота. Штурман оживился.

— Ага… Дошли. Приготовиться… Заходи, Костя, с севера.

Несколько секунд ожидания. Самолет сбавил газ. Штурман крикнул пассажирам:

— Пошел!

Первым должен был прыгать Корниенко. Но он сидел с закрытыми глазами. Штурман взглянул на него, покачал неодобрительно головой. Снова крикнул, громче, чем требовалось:

— Костры проходим… Пошел…

Корниенко открыл глаза и, судорожно цепляясь за края дверцы, вывалился в люк. За ним один за другим выбрасывались радисты.

Хлопцы Карпенко при первом звуке долгожданного самолета плеснули в огонь бензину и подбросили сухой хвои. Костры запылали радостно и ярко, словно Карпенко хотел ими согреть все зимнее украинское небо.

Вдали от костров, опускались два парашюта. Почти одновременно с ними — у самого костра — третий. К нему первому побежал Карпенко. Шпингалет и Намалеванный подняли белое полотно парашюта, накрывшее Корниенко. Карпенко опустился на снег рядом с ним. Он осветил его лицо карманным фонариком, взял за руку. Она была темной от запекшейся крови. Карпенко расстегнул стеганку, приник ухом к груди старика. Затем встал и строго посмотрел на Намалеванного:

— Как же ты смел говорить — не пройдет старик через фронт… Прошел… И обратно к своим вернулся.

Он взял из рук Намалеванного полотнище парашюта и тихо накрыл им лицо Корниенко. Костер вспыхнул, раздуваемый ветром, ярче и осветил лицо Намалеванного, по которому одна за другой бежали слезы.

— Выполнил свое задание Корниенко.

Шифровальщик Молчанов сам подошел к костру. Подскакали Ковпак и Руднев. Долго искали Катю-радистку. Когда же нашли, Молчанов обрадовался так, что бросился ее обнимать. Она вскрикнула.

— Ой, больно, я, кажется, руку вывихнула.

Ковпак озабоченно подошел к ней. Он осторожно взял ее за правую руку и провел по ней от плеча к локтю.

— Э, дивчино, да тут перелом.

Катя испуганно посмотрела на незнакомого деда.

— Как перелом? А мне сегодня же связь установить надо, сеанс у меня в два ноль-ноль.

Девушка ожидала всего, готовясь к вылету в тыл врага. Была готова и к тому, что, может, понадобится применить оружие, и к тому, что можно погибнуть, но к такой «случайности», как перелом руки, она готова не была. И это как-то надломило ее силы, и она тихо, по-детски всхлипнула.

Ковпак участливо склонился над ней.

— Теперь, дивчино, твой сеанс один — в лубках лежать.

— Что вы говорите, дедушка?

— Не дедушка, а командир отряда Ковпак.

Катя свалилась на руки партизан без чувств, и ее положили поближе к костру.

Руднев озабоченно спросил Молчанова:

— Связь мы дадим?

Тот помялся.

— Пока трудно сказать. Если рука всерьез у нее переломлена..

— А вы?

— Я на рации не работаю. Я — шифровальщик.

— Так на какого черта тебя прислали? — вскипел Ковпак.

— Как мираж какой-то. Рацию выбросили, а работать на ней некому, — сказал возмущенно Руднев.

Они отошли в сторону, в морозную ночь, и долго ходили по снегу в отчаянии.

Без четверти два Молчанов подошел к Катюше и показал ей часы. Она встала, порываясь идти. Рука у нее была уже на перевязи в самодельной шине из древесной коры. С ней повозилась партизанский врач Дина Маевская. Дина подошла к комиссару и заговорила быстро и резко:

— Я не могу так, товарищ комиссар! Раненая только что после перевязки. Внутреннее кровоизлияние, перелом. Два раза в обмороке. А тут ее волнуют, — она показала на Молчанова.

Катя бормотала быстро-быстро, здоровой рукой раскрывая рацию.

— Сеанс у меня через четверть часа, понимаете — сеанс. Если не выйду на связь, на Большой земле будут считать, что мы все погибли. И ваш старик тоже.

— Но не может она, не может работать на ключе! — твердо и властно сказала Маевская. В вопросах медицины ее слушались все в отряде.

Катя поняла это и подняла к молодой женщине глаза, полные слез.

— Ну, пожалуйста, я очень прошу. Может быть, рацию раскинут товарищи; я покажу, как. Наушники наденьте, я хотя бы позывные послушаю и хоть чем-нибудь знак подам.

Молчанов уже распаковывал рацию, тянул антенну на поднятое дышло саней.

Ковпак подошел к врачу и отвел ее в сторону.

— Слушай, доктор. Ты почему солдату мешаешь свою службу нести? Ты що у меня тут — профессор-хирург, чи невропсихопат какой?

Маевская обиделась:

— Зачем же так, Сидор Артемьевич? Вы же сами знаете, я когда в отряд пришла, говорила вам, я физкультурный врач. Понимаете, институт специальный я кончила перед войной. Физкультурный врач.

— Не тарахти, знаю, слыхал. А раз слыхал, значит помню. А операции ты делала? Руки и ноги людям столярной пилкой резала?

— Так выхода ж другого не было. Хирургов у нас нет, вот и приходилось мне…

Казалось, Ковпак только и ждал этих слов.

— А що ж, у нас радистов тут много? Зачем же ты девушку обижаешь? Значит, как ты физкультурный врач, так ты можешь выше своей головы прыгать, а как она радистка, так ей уже и нельзя? Стой сзади нее со своей валерьянкой и не мешай, а помогай, понятно?

Пока дед убеждал врача, Катюшу положили на санки. Молчанов надел ей на голову наушники.