Люди с чистой совестью - [216]

Несколько минут прошло в молчании. Все слышнее журчала по бокам вода.

— Резервные заслоны выделил? — снова поднял голову беспокойный старик. — Черт их знает, эти горные тропы…

— Ладно, выделю, — бубнил из-под палатки Войцехович.

Последнее тепло было поглощено целым водопадом, хлынувшим в пространство между мной и Базымой. Я встал и, обняв дерево, покачивался взад и вперед, стараясь поскорее стряхнуть воду со спины. Затем, примостившись под ветвями, нашел местечко, где вода не лилась ручьем, а только капала.

Наука изобрела хитроумнейшие приборы: есть среди них, вероятно, и такие, что способны измерить силу мускула комара и слона, человека и лошади. И наверняка волокно человеческого мускула не из самых сильных. А все же битюги, тянувшие тяжелые пушки и нагруженные возы, падали в изнеможении. А люди все шли вперед.

Есть у человека сила неизмеримо более мощная, чем сила физическая. Это сила идеи, долга, товарищества, сила, не поддающаяся никаким измерениям, словно не материальная, но, как убеждаемся мы, более реальная, чем двужильная сила животного и мудреная мощь мотора.

На рассвете мы двинулись в путь. Чтобы отвлечь хоть на время внимание авиации, перетащили по хребту на километр остатки разгромленного обоза. На той высотке, где паслись тогда мои хлопцы и где сбросил вымпел самолет, снова нарядили в партизанское тряпье кусты и деревца, а сами двинулись в обратный путь. Через час появились самолеты и, пикируя, пронеслись к противоположному склону горы.

Значит, пока что номер удался.

— Партизанская инфантерия, — с горечью сказал мне Базыма, глядя на вытянувшуюся змейкой колонну пеших, оборванных людей.

— Ничего! Суворову не легче было, — подбадривал начштаба комиссар.

— А авиация?

Руднев с досадой махнул рукой.

— Хватит. И без тебя тошно.

Двигались скачками, с перерывами. Дорога спускалась небольшим уклоном, и идти было сравнительно легко. Но около полудня авиация перестала бесноваться на оставленной нами высоте. Видимо, наземная разведка немцев достигла ложного лагеря и успела предупредить о напрасной трате бомб и горючего.

Значит, двигаться осталось час-два. Вскоре начнут рыскать разведчики в воздухе. Это еще полбеды. Но, вероятно, по нашему следу уже двигались наземные войска противника. Вот это похуже. Надо было укреплять арьергард. Я мотался взад-вперед по колонне, выполняя обычные дела, хлопотливые мелочи, пустяки, без которых не обходится никакая жизнь. Но на сердце было другое.

Я никак не мог забыть Михаила Кузьмича Семенистого. Его не смогли, не успели похоронить.

Вот прошли годы… и никак мне не забыть этого…

Отряд уходил на север… А там, на венгерской границе, в Карпатских горах остался лежать мертвый партизан пятнадцати лет от роду. Ночью шел дождь. В глазницы набежала вода… Солнце встало на востоке и испуганно заглянуло в эти маленькие озерца… А глупый утренний ветерок шептал ему на ухо что-то ласковое и тихо шевелил пушок на губах.

34

Вырываясь из смертельного кольца, отряд весь день с небольшими перерывами двигался по кряжу. Внизу, параллельно нашему маршу, вилось ущелье Зеленой, занятое врагом. По следам рыскала вражеская разведка. Люди не ели уже четвертый день, но были еще способны двигаться, нести тяжести и раненых товарищей. Часу в четвертом дня мы пересекли небольшое плато. На полонине еще недавно паслись гуцульские стада. От них остались лишь следы сытых животных. Разведка принесла листовки, в которых был приказ немецкого командования населению: согнать стада вниз, в долину. Кончалась листовка угрозой расстрелять стада с самолетов. Угроза, видимо, была приведена в исполнение. Посреди полонины валялось несколько овечьих трупов, над которыми вились тучи мух.

Руднев поманил нас с Базымой и Паниным в сторону.

— Враг взялся всерьез за наше уничтожение, — мрачно показал он на овечьи туши.

— Сосредоточивает крупные военные силы. И вдобавок вызывает к себе в союзники голод, — шепнул мне Панин. — Нужно форсировать движение.

— Да, вырваться из тисков. Пока еще последние силы не израсходованы отрядом, — заключил комиссар нашу общую мысль.

За полониной ущелье преграждало путь. Спуститься вниз и напрямик перерезать ущелье можно, только рискуя сломать себе шею. Подъем на противоположный склон был еще круче.

— А грузы, а раненые?

К нам подошел Ковпак. Он опирался на палку, длинную, как посох.

— Надо шукать обхода. Он должен быть. Куда-то девались же отары?

Разведчики веером рассыпались на километр впереди. Первым вернулся Рыбальченко. По давней привычке пограничников приносить вещественные доказательства — погоны или солдатские книжки врагов, удостоверение полицая или обрез бандита, — он на этот раз притащил полную пригоршню овечьих катышков. Они были еще теплые.

Ковпак подставил ладонь и задумчиво перекатывал их на руке.

— Горячие от солнца. А по запаху видать — прошли еще на рассвете, — заключил он.

Никто не улыбался, дело было серьезное.

— И не вернулись. Значит, путь свободный, — заключил Базыма.

Это было рискованное решение — провести тысячную колонну по овечьей тропе.

— Как идет тропа? — спросил комиссар.

— Ущелье кончается тупиком, — ответил Горкунов.