Люди переменились - [92]

— Признайся, что ошибся. У них ведь тоже сердце есть, попросишь их хорошенько — они простят. А вы это, прете друг на друга и разминуться не можете. Отступи в сторонку. Попроси их, простят. Повинись, только. Прошу тебя, сыночек…

В зале снова послышался топот ног.

— Сядь на место! — строго предупредил ее полицейский.

— Повинись, сыночек…

Герган ничего не ответил, и новая надежда залила горячей волной сердце Вагрилы. Ей захотелось поклониться, поклониться ему в ноги за покорность.

Двери напротив снова отворились и первым опять вошел председатель с нежными бледными пальцами.

«Он повинится, и его помилуют». Вагрила низко опустила повязанную черным платком голову. Председатель снова уткнулся в папку. Перевернул несколько листков и начал нанизывать друг на друга, вслед за именем ее сына, знакомые уже слова: под судом и следствием… год рождения… «Боже, смилуйся, сохрани мне его! Тогда не будет на земле матери счастливей меня!»

—…Приговаривается к смертной казни через повешение. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Вагрила повалилась на пол, пала ниц как перед иконой.

— Поглядите на него, ведь он дитя! Смилуйтесь! — Как можно губить ребенка!

— Смерть фашизму, свобода народу! — крикнул Герган, перебивая ее мольбы. Она поднялась, чтобы заставить его замолчать, но полицейские уже окружили его. И она снова обратилась к суду:

— Слышите, что он говорит, да ведь он же несмышленыш. Поглядите на него, ведь он еще дитя малое. Смилуйтесь! — И она снова упала на колени.

— Смерть фашизму, свобода народу! — прозвучал у дверей голос ее сына. Вагрила испугалась, что больше не увидит его.

— Герган, сыночек! — проталкивалась она к нему.

— Будь стойкой, мама! Как тогда с ядом! — услышала она слова сына, но не увидела его за спинами полицейских.

*

Покориться судьбе, захлебнуться горем и онеметь? Нет!.. Его жизнь пока еще в руках людей. Еще не все кончено. Худо ли признать свою ошибку, чтобы сохранить жизнь. Вагрила старалась успокоить себя и ухватилась за единственную надежду: прошение царю! Она пойдет лично к нему, поклонится ему до земли и все ему расскажет. «Сбился он с пути, но ребенок ведь». Не может царь, каким бы он ни был, глядя ей в глаза и слушая ее слова, не понять ее страдания, не внять ее мольбам. Сила человека — в глазах и словах. Лично пойдет, все объяснит, и он поймет ее.

Железные двери тюрьмы заскрипели, и полицейский ввел ее в темное помещение. Вагрила тщетно протирала глаза, чтобы увидеть, где она находится. Вскоре раздался скрип другой железной двери, и тихие нетвердые шаги прогнали тишину, которая уже начала ее угнетать. «Это он!» Мать и сын устремились навстречу друг другу. Сейчас она снова прижмет его к своей груди. Руки, раскинутые для объятия натолкнулись на что-то твердое. И Герган наткнулся на ту же преграду. Они видели друг друга, но не смогли обняться. Их разделяла стеклянная перегородка. «Что только не придумают, чтобы мучить людей!» — подумала она.

— Можете только разговаривать и глядеть друг на друга, — предупредили полицейские.

Она жадно глядела на бледное лицо сына. Ничего больше ей не было нужно — видеть его.

— Вам остается еще пять минут.

— Герган! — спохватилась Вагрила, вспомнив зачем она пришла и, боясь что не успеет сделать самое важное.

— Что, мама?

— Герган, не бойся. Судьи такие же люди как и мы, и могут ошибиться. Где это видано и слыхано, чтобы детей губить. И тебя не погубят… — Она расстегнула полушубок и вынула сложенный вчетверо лист бумаги.

— Мама! — Герган насупился, догадываясь в чем дело.

— Погоди. Погоди! — заторопилась Вагрила. — Завтра я к царю поеду… — Она просунула белый листок в щель под стеклом. — Подпиши!

Герган отпрянул, будто кто-то замахнулся на него.

— Мама, зачем обманываешь себя пустыми надеждами?

— Умно ты толкуешь, сынок, да все ошибаешься. Что такое птицы без крыльев? Так и мы без надежды.

— Не подпишу я.

— Подпиши! — гневно крикнула Вагрила.

— Мама, — с ласковым укором произнес Герган. — Ну зачем ты обманываешь себя?

— Коли не буду себя обманывать, я умру.

— Время свидания истекло! — предупредил полицейский.

— Повинись, Герган!

— Я должен кончить достойно, как и начал, мама, — Герган даже не посмотрел на лист бумаги в ее дрожащих руках.

— Подпишись, сынок!

— Нет, мама! — Герган ласково ей улыбнулся.

— Что ты подпишешь, что я — все едино, ведь ты же плоть от плоти моей… — твердо сказала она и отвернулась.

Герган прижался лицом к стеклу. Вагрила пошатнулась, оперлась на мгновение о стену и, не оборачиваясь вышла.

*

Родное село как-то неожиданно предстало перед Вагрилой, но ничто, кроме горечи не всколыхнулось в ее душе. Она остановилась, печально поглядела на Крутую-Стену, на ее заросшие лесом склоны, на безмолвные заснеженные поля. Они показались ей более родными и близкими, чем само село. Несчастие разметало ее семью. Что осталось от ее дома?.. Скрип телеги пробудил ее от дум, и она заторопилась. Во дворе крайнего дома села залаяла собака. Хоть бы никто не вышел, она не хотела встречаться с людьми. Для чего они ей, чтобы жалели ее, сочувствовали…

Дворовый пес учуял ее и радостно залаял за воротами. Теперь только он и будет встречать ее.