Люди переменились - [88]

— Ага, пониже она будет, — радостно воскликнул Стоян Влаев.

Владо отстал немного, обвел взглядом стволы деревьев, полянку, на которой будто голодный волк выл ветер, отметил кривое дерево и поспешил догнать товарищей.

Немного погодя они постучали в крышку землянки будто в запертую дверь дома, за которой их ждали отдых и тепло.

Роза быстро откинула домотканое одеяло и встала с топчана, чиркнула спичкой, зажгла коптилку.

— Кто пришел, мама? — послышался голос ее сына Маринчо. Владо вздрогнул, ему показалось что земля у него под ногами осела. Как это он мог забыть, что тут есть и ребенок! Маринчо жил со своей матерью с осени, потом пришел Здравко. Говорили, что его могила где-то поблизости.

— Привел вот вам нового товарища, — обратился Стоян к девушке, указывая на Младена.

— Ох! — простонал тот, вытягивая раненую ногу на топчане.

— А мы уходим…

— Побудьте хоть денек! — Роза загородила им дорогу.

— Нельзя нам.

Все заметили как в ее глазах погас радостный огонек.

— Мы опять придем.

— Дорога нас ждет. — Стоян недовольно взглянул на товарища, словно говоря: «Обещай только то, что можешь выполнить».

Роза задула коптилку. Мрак рванулся из углов, мгновенно заполнив светлую только что яму в земле. Роза подняла крышку. Холодное дыхание ветра обожгло ей лицо.

— Укутайся! — бросила она сыну.

— Закрывай! — сказал Стоян.

Он вышел последним, спрятал голову в воротник полушубка, ссутулился под ветром и быстро зашагал, догоняя товарищей. Роза не послушалась его; она долго глядела вслед партизанам, которые уже растаяли во мраке. Ветер гудел в ветвях деревьев, выл как осиротелая волчица, а ей все слышались затихающие голоса.

Холодная тишина висела над сеном. Стояна тревожило это безмолвие. И улицы, как и поле, были пустынны. В белой зимней ночи плетни отбрасывали густую тень и Стоян все жался к ним, покуда они пробирались садами и огородами.

— Пришли. — И он присел на корточки под плетнем.

Подошли его товарищи. Все они долго прислушивались, но ничто не нарушало белую тишину неподвижно, как мертвец, лежащую на току. Над лесистым бугром повисла одинокая звезда. Стоян Влаев поднялся.

На стеклах окна играли отблески пламени очага, и Стоян Влаев позавидовал людям, сидевшим в тепле. Пальцы его нервно забарабанили по стеклу… Хрупкая тишина подхватила дробный стук, пронесла его над двором и спрятала где-то в темноте ночи. Занавеска поднялась, и за окном застыли, словно нарисованные, два больших добрых глаза.

Стоян Влаев увидел движение губ Тотки и шагнул к двери. «Немало это, чтобы люди тебя приняли, когда ты пришел к ним в дом с горящей головней», — подумал Владо. Стоян Влаев нажал дверную ручку. Свет скользнул мимо него и, как разъяренный пес, впился в густую темноту под навесом.

— Добрый вечер.

Мишо Бочваров пошевелил головни в очаге и только глубоко вздохнул.

— Добрый вечер, — ответила Тотка. — Садитесь, дядя Стоян. Мишо хмуро взглянул на нее, перевел взгляд на переминающегося с ноги на ногу посреди кухни Стояна Влаева. Тотка прикрыла ладонью ушко ребенка, спящего у нее на руках, чтобы шум не потревожил его.

— Садитесь, — пригласил Мишо остальных партизан и только сейчас посмотрел на них. Это были знакомые ему люди. Стоян Влаев покосился на Тотку, досадуя, что придется говорить при ней.

— Времени-то у нас мало, — сказал Влаев.

— Говори, в чем дело? — спросил Мишо.

— Ты разве не знаешь, что тебя выдали?

— Не верю, чтоб товарищи не выдержали, ведь они коммунисты!

— Так что же, неужто будешь дожидаться когда тебя заберут?

— А может, и не заберут.

— Ждать больше нельзя, не сегодня-завтра нагрянут.

Мишо как бы в раздумье опустил голову, потом огляделся по сторонам с таким видом, словно находился в чужом, незнакомом ему доме.

— Вы за мной, что ли, пришли? — спросил он наконец.

«Наконец-то ты сообразил!» — подумал Стоян Влаев и кивнул.

— Нить к тебе тянется, оборвать ее надо, — сказал Владо Камберов.

— Собирайся! Пойдем. — Стоян Влаев указал на дверь.

Ребенок зевнул, но не открыл глаза. Тотка продолжала укачивать его, тихонько напевая колыбельную песенку. Мишо поглядел на нее, на огонь в очаге и снова вздохнул.

— Понимаем, нелегко тебе, браток, — сказал Владо. — Но речь идет о жизни других людей…

Стоян вдруг насторожился и приоткрыл дверь, темнота преградила дорогу свету, попытавшемуся вырваться наружу. Прислушался и сжал винтовку. Во дворе, под чьими-то шагами поскрипывал снег. Стоян прижался к стене. В кухню вошел Бияз и замер у порога. Напряженная тишина сказала ему все. Он хмуро оглядел партизан и понуро опустил голову. Мишо повернулся к Тотке. Она положила ребенка на одеяло из козьей шерсти и подошла к нему. Посмотрела на него долгим взглядом и прильнула головой к его груди. Мишо поднял руки, чтобы обнять ее, но чувствуя себя виноватым перед ней, опустил их. Тотка что-то невнятно шептала как заклинание. «Береги себя!» — расслышал Стоян Влаев и вспомнил о своей жене. Она бы никогда не сказала так. Но все же, ему захотелось ее увидеть. Что-то она сейчас делает? А дочка? Но спросить сейчас о них, это ведь все равно что подлить масла в огонь, который он хотел бы погасить.

Тотка прижималась головой к груди Мишо и все повторяла: «Береги себя!» Мишо молчал, он обдумывал, как ему поступить. Ребенок пошевелился на кровати и заплакал, прогоняя тягостную тишину в открытую дверь. Тотка взяла ребенка на руки. Пальцы ее шарили по кофте, расстегивая пуговицы. Ребенок умолк, поймав беззубым ртом сосок белой груди, и в кухне снова стало тихо. Мишо засмотрелся на сосущего ребенка, на его чмокающий ротик. Партизаны тоже смотрели на него. Тотка прикрыла рукой головку ребенка, словно опасаясь, что эти чужие люди сглазят его, и устремила взгляд на догорающие в очаге головни.