Люди ПЕРЕХОДного периода - [83]

— Постой, — я вдруг вспомнила, что не выяснила для себя нечто важное, — а саму-то тебя кто встречал тут после Перехода?

— Саму-то? — она улыбнулась, будто на какое-то мгновение вернула себя в недавнее, но уже новейшее прошлое. — Саму меня ждал Алексей Петрович, Мересьев. Слыхала про такого?

— Это лётчик, кажется, был такой? — с неуверенностью в голосе переспросила я. — Который без ноги остался, а потом снова воевать полетел?

— Точно! — обрадовалась Венера моей осведомлённости. — Он 18 суток полз и практически уже кончился, замёрз и всё такое. А потом поел шишек и на деревню выполз. А там его уже наши крестьяне оживили. И он выздоровел во всех отношениях, кроме двух ног, которые от него отняли. Я про него, помню, детский фильм видала, ещё когда в Иванове росла. — Она поднялась и снова села на песок, — Нет, ты поняла, подруга? Сам он и по сию пору тут, а параллельный его до конца войны на «ястребках» летал, безногим, а после войны большим человеком сделался: героем, генералом и начальником всех ветеранов-отставников.

— Здо́рово, — со всей возможной искренностью отреагировала я, — но только почему начальником он не с той стороны от Входа находится, а всё ещё тут обретается? Не заслужил, что ли?

— Этого никто не знает, Магдочка, — нахмурилась Венера, — это всё очень и очень индивидуально. Может, слово не такое где вставил или не так чего-нибудь учудил. Тут нет-нет, да сорвёшься на чём-нибудь, когда, бывает, совсем уж подожмёт, — тут она вздрогнула и, быстро зыркнув зрением туда-сюда, прижала ладонь ко рту оболочки, как бы извиняясь перед неведомой силой за ненароком выпущенные нелицеприятные слова касательно местных пустынных уложений. — Знаешь, он ведь только от меня и узнал, что снова в авиацию потом вернулся, что фашиста дальше бил уже без двух ног и что героем Советского Союза заделался. Может, когда узнал, то возгордился излишне и стал тут местным верхним права какие-никакие качать, даже пускай и безадресно? И с Овалом у него, рассказывал, ничего не вышло. Нет канала, нет ответа с той стороны, да и какой в глухом лесу канал, сам же сказал мне, где он там своего параллельного отыщет? Такие дела, сестрёнка.

Кое-что начинало проясняться. Однако в физическом смысле яснее от этого не становилось. Всё то же отсутствие любого неба над оболочкой головы, всё так же туманно, полутемно и практически незримо продолжало оставаться вокруг нас всё, что так или иначе могло ухватить наше зрение; будто не было и в помине этого протяжённого общения, будто не имелось в этой надземной природе движения звёзд, звуков ветра, шелеста растений, дней, ночей и того, что зажато между ними, как, впрочем, не наблюдалось и чьего-либо вообще существования, кроме омертвевших пустынных пылинок, спресованных условным временем, не имеющим понятных промежутков и различимых границ. Повсюду царствовала вопиющая пустота, размываемая по краям видимости ненавязчиво мягким фокусом, и всепоглощающее безграничье любой условной материи.

— Ну хорошо, допустим, — согласилась я с такой версией относительно героического Венериного посланника, — а тогда кто его самого встречал? И где он теперь, этот его посланник?

— Ну, это ты слишком уж глубоко забралась, Магдуля, — удивилась моему вопросу Венера, — так далеко тут никто не смотрит. Просто я по случайности знаю, что вроде бы Ленин его ждал после Перехода, Владимир Ульяныч, вроде бы.

— Это что, серьёзно? — изумилась я. — И Ленин тут? Он что, тоже параллельный?

— А чего такого-то? — отреагировала она уже в довольно резкой форме. Видно, то ли моя непонятливость, то ли моя же дотошность уже начинала утомлять её оболочку. — Он чего, не как все, что ли? Его ж в 18-м, кажись, на заводе Михельсона недогрохнули, разве сама не в курсе по истории ихней партии? Фаня Каплан пальнула из отравленного ствола трижды, так его потом еле откачали. Рука была, горло и одно лёгкое. Но жить остался. И, кстати, вскоре потерял всю власть. Сталин отобрал, потому что Ульяныч натуру упустил, отлетела прямо с завода и сюда. Тоже ветрило был неслабый в тот роковой для него день. И после события стал он мягкотелый, не орёл и не боец. И враги воспользовались — всё как у всех: не хуже, не лучше.

— И тоже ещё не прошёл Вход? — на всякий случай решила уточнить я и на этот раз. — Как это может быть? Если не он, то кто же?

— Говорю же, нету таких, кто в курсе: может, прошёл, а может, не прошёл, никому такое знать не дано. Главное, сама старайся, об других другие без тебя позаботятся, тут на этом всё построено. И запомни, это тоже на первом обороте надо уже знать: оболочка оболочке не товарищ, как гусыня борову. За исключением только если — посланник и прибывший. А как отработали — всё, ку-ку, наши пляшут — ваших нет, расстались без признаков взаимности, усекла, подруга? Так что всё на этом, Гитлер — капут!

— Может, и он здесь? — я уже не смогла удержаться от улыбки, уж больно всё это смахивало на затянувшийся перформанс, если бы не являлось безусловной реалией в абсолютно нереальном пространстве.

— А где ж ещё? — совершенно не удивилась Венера и добавила так же невозмутимо: — Мне это ещё по секрету Мересьев рассказал, у него вообще такая оболочка была, что закачаешься, открытая и своя, стопудово. Так вот, он — мне, а ему — Ленин. Ну а Ленин, сама понимаешь, врать не будет, и не знать не может, всё ж мировая фигура, не мы с тобой.