Люди - народ интересный - [4]

1922 год. Весна. Я с родителями на похоронах Фёдора Мартиниановича Захарова. Он лежит в гробу как живой- румяный, веселый, каким я его всегда видел, и, наверное, не одному мне думается: вдруг это не смерть, а глубокий обморок или летаргический сон? Его взрослый пасынок, Михаил Валентинович, любивший своего отчима и многим ему обязанный, все прикладывался ухом к груди Фёдора Мартиниановича, приставлял зеркальце к его рту- нет ли дыхания, не обнаружится ли жизнь… Напрасно. Я остро помню, как жаль мне было Захарова. К тому времени мы успели потерять многих родных и знакомых, но ничья взрослая смерть не поразила меня так, как эта. Уж очень велик контраст: быстро ходил, оживленно говорил, смеялся, был полон идей, прожектов- и вдруг все кончилось. Наверное, впервые проникся я жестко осознанным неприятием смерти, уничтожающей самых-самых живых.

А потом… Потом удивили меня слова Михаила Валентиновича, столь трогательно прощавшегося с Захаровым. Произнес он их чуть ли не в самый день похорон, или, во всяком случае, после похорон:

-Выключим телефон, электричество и будем потихоньку жить.

Я невольно подумал: уж искренне ли он горевал по отчиму?

Впрочем, жизнь и характер Михаила Валентиновича были во всем необычны и неожиданны. Я не уверен даже, что он был вполне нормален психически. В свое время он был гусаром.: помню, он приезжал в начале германской войны таким молодцом, с такой фигурой, выправкой, что им любовались не только мать и отчим; видно не даром тратились на его экипировку и на гусарский образ жизни!

Вот Миша привез в дом невесту- студентку Московской консерватории, пианистку и певицу, красивую брюнетку с усиками. Не помню точно, в какой момент это произошло, думаю, что в самом конце мировой войны, когда в столицах стало уже труднее жить. Привез и куда-то исчез. Как потом выяснилось, попал на Кавказ, в Новый Афон, в монастырь, увлекся монашеством и религией, а затем снова оказался в Котельниче, но уже со склонностью к мистике, к опрощению, к христианским нотациям, которые он читал своим сводным братьям, стал соблюдать посты, приучил к этому свою жену, затем принял духовный сан и стал самым фанатическим священникам из всех, каких я знавал. В конце двадцатых годов его арестовали за слишком активные проповеди, больше похожие на агитацию. Дальнейшей судьбы отца Михаила не знаю. Жена его с двумя детьми куда-то уехала: в Котельниче она давала уроки музыки( в том числе мальчишкам Карловым и мне), пока муж не запретил ей это «тешащее дьявола» занятие. Помню, как её мать переселившаяся из Москвы в Котельнич, возмущалась и негодовала на исступлённую нетерпимость зятя и кроткое послушание дочери. Да и нам казалось, что в отца Михаила вселился не святой дух, а черт- такой он стал злой. Нетерпимый. Между тем тот же Миша Глушков когда-то любил показывать нам, ребятам забавный фокус: «отрывал ан своей руке большой палец и мы дружно вместе с ним хохотали. Что до «руки Всевышнего»- она принесла ему и всем близким лишь горе…

Сейчас я еще раз подумал о Федоре Мартиниановиче. Откуда взялись его широкие замашки, страсть к предпринимательству? Искала выход кипучая энергия? Несомненно. В другое время она могла быть приложена к совсем другой деятельности, а тут вдруг свалился на дорожного техника купеческий капитал! Это не значит, что Захаров женился на деньгах, из расчета: видно было, что он очень любит свою Анюту, любит, несмотря на её ограниченность, нелепое фанфаронство. Она хвасталась всем, чем только могла, - домом, садом, промышленными затеями мужа, столь кратковременными, быстро сменяющими друг дружку. И когда Федор Мартинианович умер и семья обеднела, Анна Федоровна продолжала гордиться вслух. Чем? Детьми, потом внуками, -она назвала их всех- «мои ребенки». Однажды я встретил её поздно осенью на перевозе через реку, постаревшую, одетую в какой-то шушун, с корзиной, полной не то брусники, не то клюквы, и она не преминула похвастаться тем, что ежедневно ездит и ходит по ягоды и набрала на всю зиму(собственного сада с клубникой, малиной, смородиной уже давно не было) Когда-то её хвастовство меня раздражало, потом смешило, а тут растрогало. Потому что я за этим увидел деятельную заботу о семье: разве не заслужило уваженья то. Что Анна Федоровна сумела в такие нелёгкие для нее годы вытянуть, выкормить, выучить пятерых детей, воспитать из них трудовых интеллигентов? Святоша старший сын ей ничем не помог.

Памятны посещения нас Иосифом Самуиловичем Сердюком, страховым агентом, украинцем по происхождению, женившимся на дочери местного кондитера и как Захаров, застрявшим в Котельниче. Добродушный, осанистый, невероятно говорливый, он засиживался у нас(когда приходил без жены) часов до двух ночи. Впрочем, последний час он уже не сидел, а стоял одетый у двери,, в шубе с серым каракулевым воротником и такой же шапке. Стоял и говорил, говорил, иногда перемежая свою речь словами прощания и сочными поцелуями: и при встрече и при расставании он любил целоваться, награждая поцелуями всю нашу семью, в том числе и меня. Мне нравились эти визиты тем, что можно было долго не спать.