Люди на перепутье - [105]

— К чему эти противные разговоры!

— Не подумайте, что я говорю о самоубийстве! — отозвалась она, и Розенштам впервые за все время знакомства с Евой услышал, как печальная принцесса искренне рассмеялась.

Празднество окончилось, и зрители, глаза которых нагляделись и ноги устали, с облегчением расходились. Все были голодны. Над двигающейся толпой громкоговоритель возглашал, что найдены одна сумочка и двое детей, по имени Алоизия и Людмила, — получить в справочном бюро. Сообщение было встречено смехом. Всюду слышалась оживленная болтовня, дымили сигареты, парни догоняли девушек. Толпа под яркими лучами весеннего солнца устремилась к воротам. Хозяин, окруженный свитой плечистых, докрасна вымытых мужчин с непокрытыми головами, исчез с трибуны, как памятник с пьедестала. Дипломатические персоны, гости в мундирах, дамы в мехах спускались с трибуны словно под медленную музыку. Кинооператоры сложили штативы, съемочные аппараты превратились в чемоданчики, операторы взяли их, взглянули на часы и, надвинув шляпы, устремились на вокзал. Елена пошла перед Карелом, перепрыгнув сразу через две последние ступеньки.

— Ружена! Ты откуда взялась? В Праге тебя годами не видно.

Ондржей поспешил вперед и с улыбкой, в которой сочетались самодовольство и неуверенность, снял шляпу, подал Елене руку и осведомился о Станиславе. Вот это моя приятельница, Лида Горынкова. Лида улыбнулась черными, как черешни, глазами и, пока они разговаривали, стояла, слегка покачиваясь.

Карел Выкоукал отвернулся, закурил папиросу и уставился на сходивших с трибуны гостей.

Ружена остановилась. Ее высокая грудь поднималась и опускалась под жакетом мужского покроя с изящным платочком в кармане. На нежной шее напряженно билась жилка. Со всех сторон ее толкали прохожие. Казалось, что она изваяние без рук и потому ни с кем не может обменяться рукопожатием. Длинные ресницы оттеняли блестящие глаза, на щеках светился нежный румянец, губы, словно печать, отчетливо выделялись на овале ее лица. Внешность Ружены была безупречна и загадочна, как у манекена с серебряным лицом, и Еленка высказала мысль, которая сразу же приходила каждому.

— До чего ты хороша! Как живется?

Ружена раскрыла ярко накрашенные губы и, показав влажные белые зубы, сказала:

— Благодарю вас, мне живется неплохо, пани Выкоукалова.

Последние слова она произнесла подчеркнуто твердо. Елена улыбнулась.

— Я все еще Гамзова. Что ты дуришь, почему называешь меня на «вы»? Пройдемся немного, здесь нас толкают со всех сторон.

Карел Выкоукал стоял спиной к ним, беседуя с актрисой Тихой и ее надутым спутником, похожим на лягушачьего короля. Он так оживленно разговаривал с супругами, что даже оттеснил их обратно к трибуне. Актриса слушала его устало, лягушачий король — рассеянно. Толстяк заметил Ружену и глядел на ее губы и грудь насмешливо и вопросительно. Как он ни таращил своих глаз и ни поднимался на цыпочки, ему не удалось в толпе увидеть Ноги красотки. Ах, какая дамочка, какая роскошная дамочка! Все мужчины одинаковые стервецы.

Ружена подняла голову.

— Я плохая компания для девицы из хорошей семьи, мадемуазель Гамзова, — сказала она с мрачной заносчивостью. — Я работаю в мужской парикмахерской.

Это говорила та самая Ружена, с которой они вместе сидели в Нехлебах под рождественской елкой! «Что она — не в своем уме, бредит или прикидывается?» — мелькнуло у Елены. А Ружена сказала это от всего сердца, но получилось у нее так высокопарно, что она готова была сгореть от стыда.

— Передайте от меня привет инженеру Выкоукалу, он мой добрый знакомый, — добавила Ружена игривым тоном нусельской львицы[43]. Свысока кивнув Елене, она бросила последний, сногсшибательный взгляд на лягушачьего короля, одетого в английское пальто реглан из самого дорогого ателье Праги «Бушек и Суда», взяла Ондржея под руку и, конвульсивно вцепившись в нее, увлекла брата прочь от Елены.

— Погоди, куда ты? — спрашивал ее ошеломленный Ондржей, но людской поток уже нес их прочь, и, видимо, это было к лучшему.

Мать писала правду: с Руженой творилось что-то неладное.

Что еще рассказать об этом неспокойном дне, который начался так многообещающе, а потом все пошло вверх тормашками? За столом в глазах у Ондржея все еще мелькали солнечные блики, флажки, воздушные шары, ярко-красная кофта какой-то женщины. Он нарочно удерживал все это в памяти, чтобы вытеснить образ Францека, который машет руками на трибуне, взывая к сознанию слушателей, и бац — удар барабана и тарелок, гром оркестра… Какое дело Ондржею до этого эпизода? Ондржей не хочет иметь ничего общего с ним. Ондржей Урбан — такой разумный парень, что его впору хоть сейчас женить. Ондржей Урбан заботится главным образом о себе, он квалифицированный рабочий, и его уважают. В будни мы работаем, в праздники хотим развлечься. Сейчас надо приниматься за обед, и баста. Кому охота портить себе аппетит размышлениями? Приятного аппетита! Суп такой, что воскресит и мертвого, а свинина с улецкой фермы нежна, как торт.

— Ешьте, ешьте, пользуйтесь жизнью! — угощает Ружену Лехора.

— Чем вы питаетесь, воздухом? — холодно недоумевает его супруга.